Штрафбат для Ангела-Хранителя. Часть третья

– Так вот! У нас девки-то баню сёдни затопили, скоро пойдут! Меня звали… а я вот… – она смутилась, закусила губу, и испытующе глянув на Андрея исподлобья, выпалила: – если хочешь, командир, я с ними не пойду, а я с тобой пойду, и… это… тебя попарю. Помнишь, как тогда?

Андрей долго молчал, шумно сопел, скрипя зубами, наконец, выдавил из себя:

– Прости, Александра, один пойду, потом. А ты с девками иди, как договаривались.

Потом, повинуясь секундному порыву, притянул её голову к себе, ткнулся лицом в её пахнущие краской и машинным маслом волосы, крепко поцеловал в лоб. Постоял так, слегка оттолкнул её от себя:

– Шур, ты ж понимаешь, сердцу не прикажешь…

Она шмыгнула носом, подняла на него полные слёз глаза и тяжко вздохнула:

– Любишь её? Да? До сих пор?

Андрей молча кивнул. Она ещё раз шмыгнула носом, снова горько вздохнула:

– Она там… а я – здесь.

Андрей шумно выдохнул воздух, крутнул желваками и сумрачно подытожил разговор:

– Один схожу, или с мужиками. Всё. Прости.

И махнув рукой, пошёл прочь…

Глава 23. Райское яблочко.

Тот домик, в котором они жили с Агнией и Александрой, остался в прошлом – за прошедшие полгода фронт значительно продвинулся на запад, и аэродром перебазировался уже дважды. Теперь Андрей жил в доме вместе с несколькими лётчиками второй эскадрильи. Андрей взглянул на часы – начало одиннадцатого. Обернулся через плечо – все его товарищи, вымотавшись за день, уже давно спали, оглашая комнату богатырским храпом. Слипались глаза, голова упорно клонилась к столу, но было ещё одно дело…

Андрей раскрыл планшет, вынул оттуда тетрадку и аккуратно вырвал из неё один листок в клеточку, достал карандаш. Раскрыл перочинный нож и остро заточил карандаш. Поправил фитиль на коптилке…

«Здравствуй, дорогая моя Агнюша» – написал он первую строчку письма. Подумал, и продолжил: «Это моё девятнадцатое письмо. Пишу, как и обещал, по одному письму каждую неделю. И хотя эти письма до тебя не доходят, я знаю – ты ежесекундно видишь меня и хранишь меня от всяких бед и напастей. Вот и сегодня…»

Андрей обернулся на спящих товарищей, и ещё раз убедившись, что они все крепко спят, продолжил писать: «… ты меня, можно прямо сказать, с того света вытащила. Уж как ты там это делаешь, я не знаю, но прилетел я сегодня живой, а самолёт – весь в дырках. А на мне – ни царапины. И у заднего пулемёта – полный мешок стрелянных гильз. Как ты ЭТО ухитряешься делать?! Меня ребята пытали, всё спрашивали про это, а что я им отвечу? Что мой Ангел-хранитель с неба прилетел, сел в кабину и фрицев с пулемёта отогнал?! Скажут, совсем у него «кукушка поехала». Вот и выкручивался, как мог, отшучивался. Шурке только и сказал всю правду, ей можно…»

Андрей вздохнул, вспомнил давешний разговор с Шуркой про баню, посмотрел на плотно зашторенное окно, и продолжил: « …очень скучаю, сердце рвётся к тебе. Хорошо, когда весь день полёты – некогда думать, надо воевать, а вот вечером, а особенно в те дни, когда нелётная погода, сердце от тоски щемит, душа к тебе рвётся. Вот сегодня тебя на краткие мгновения увидел, и полегчало мне! Ты говорила со мной, значит, ты где-то, да есть! Значит, у меня есть надежда, что я снова тебя увижу!»

Шуршал карандаш по листику из школьной тетрадки, потрескивало пламя на срезе гильзы от пушки НС-37, заправленной бензином, сдобренного солью, храпели и выдували носами трели трое лётчиков, уже давно видевших десятые сны. Андрей закончил писать, свернул письмо треугольничком, достал и развязал свой вещмешок. Он поднял лежащую внизу смену белья, развернул чистую белую тряпочку, скрывавшую какой-то небольшой свёрток, лежавший на самом дне вещмешка, и положил только что написанное письмо на стопочку таких же маленьких, аккуратно свёрнутых треугольничков.

Отправлять их было некуда…

Андрей стянул с ног сапоги, размотал портянки, начал было расстёгивать гимнастёрку. Глаза слипались, нестерпимо хотелось бухнуться на койку и мгновенно уснуть, и вдруг его внимание привлёк посторонний звук – какое-то тихое и ритмичное шуршание. Он сел ровно на койке, замер и чутко прислушался: шуршало со стороны стола, за которым он только что сидел. Его глаза заметили какое-то небольшое движение на столешнице, он моргнул раз, другой… Глаза предательски закрывались, уже почти спали. Он заставил себя встать, и проморгавшись, посмотреть на стол. И тут он в изумлении замер, наконец-то увидев то, что порождало эти тихие, почти неслышимые звуки: маленький огрызок карандаша сам собой держась в воздухе, резво бегал по оставленному им на столе чистому листку бумаги! И на бумаге рождались строчки!

С колотящимся сердцем, не дыша, Андрей тихонько подошёл к столу, завороженно наблюдая за движениями карандаша. А карандаш, уже закончив восьмую строчку, тихонько шурша, быстро-быстро писал и писал следующие…

«Когда вода всемирного потопа

Вернулась вновь в границы берегов,

Из пены уходящего потока

На сушу тихо выбралась любовь.