Штрафбат везде штрафбат Вся трилогия о русском штрафнике Вермахта

— Много важного можно о том поведать, — напыщенно процитировал он. — И вот первое: наступает лютая зима, что зовется Фимбульвинтер. Снег валит со всех сторон, жестоки морозы, и свирепы ветры, и совсем нет солнца. — Тут все поежились и посмотрели за окно, где все в точности соответствовало древнему тексту. — Три такие зимы идут кряду, без лета. А еще раньше приходят три зимы другие, с великими войнами по всему свету.

Граматке уже никто не слушал. Все принялись считать зимы, чтобы понять, когда исполнится пророчество. Молодые солдаты, тон среди которых задавал Фридрих, считали, что «великанская зима» — это война с Советами. Они были уверены, что в России не бывает лета, сплошная зима: под Москвой, на Волге, под Петербургом, на Кавказе и на Украине.

— Еще как бывает! — воскликнул Франц Целлер. — Африканская жара! Вам, парни, такого и не снилось!

— Ну уж и африканская! — прервал его Георг Киссель. — Много вы в африканской жаре понимаете! Вот помню…

— Заткни пасть, Африканец! — коротко приказал Юрген.

Киссель заслужил свое прозвище тем, что воевал в Ливии в составе отдельного батальона 999–й испытательной бригады. Он был «политическим», социал–демократом, эту публику Юрген терпеть не мог еще с его первого лагеря в Хойберге. Они были болтунами и предателями. Вот и Киссель попытался в Ливии перебежать к американцам, да кишка оказалась тонка, вернулся с полдороги, испугавшись пустыни. А там идти–то было всего десять километров, тьфу! Самое противное было в том, что он, не таясь, рассказывал о своем неудавшемся дезертирстве и восхищался теми, кто дошел до конца. Их было много, тех, кто дошел до конца, так что Киссель толком и не повоевал в Африке — остатки их батальона уже через месяц перебросили в Грецию. Там дезертировать было накладно, запросто можно было угодить к партизанам, а те резали немцев, невзирая на их убеждения. Прибытие Кисселя в их батальон Юрген рассматривал как наказание — для него, фельдфебеля Вольфа. Двойное наказание ведь этот Киссель так и не научился воевать и был вдобавок дезертиром в душе. За ним нужен был глаз да глаз.

— Идешь пятьдесят километров по степи с полной выкладкой, — продолжал между тем свой рассказ Целлер, — а вокруг ничего, ни деревень, ни деревьев, ни рек, ни дорог, одно солнце над головой, палящее солнце! Так ведь, Юрген? — запросто, на правах «старика» и бывшего лейтенанта, обратился он к командиру.

— Так, — сказал Юрген. Всколыхнулось воспоминание о детских годах, проведенных в деревне под Саратовом. Безоблачное небо, жаркое солнце, Волга, веселые крики пацанов. Он задушил воспоминание в зародыше, втоптал в глубины памяти, настелил сверху другие. — Я южнее Орловской дуги не бывал, — сказал он, — но летом 43–го там было жарко, очень жарко.

Юрген обвел взглядом сидевших за столом солдат. Все они попали в батальон позже лета 43–го, много позже. С Целлером они воевали вместе чуть более полугода. Целлер был стариком, глубоким стариком. В штрафбате так долго не живут.

Всем им за различные преступления, действительные или мнимые, присудили пройти испытание, доказать с оружием в руках, что они достойны быть членами народного сообщества. Все они отбывали здесь срок, короткий, пожизненный. Кого–нибудь из них, возможно, признают прошедшим испытание, реабилитируют, восстановят в правах. Посмертно.

Сам Юрген не в счет. Он — исключение из общего правила, едва ли не единственное. Он не стремился пройти испытание и не совершал геройских поступков. А если и совершал, то не для того, чтобы пройти испытание. Чтобы выжить самому, чтобы спасти жизнь товарищей, из ухарства, наконец. Такой у него был характер, воспитанный в портовых районах Гданьска и Гамбурга.

Начальству из пропагандистских соображений потребовался живой реабилитированный штрафник. Их было немного, выживших в мясорубке битвы на Орловской дуге. Выбор пал на Юргена. Ему это было безразлично. Он не считал, что ему повезло. Он резко обрывал всех, кто говорил: как же тебе повезло! Он верил, что каждому человеку отпущен свой, ограниченный запас удачи. И нечего его использовать на всякие реабилитации, награждения и чины. Больше на бой останется. В бою без удачи не выжить.

Он остался в батальоне, вместе со своими товарищами, с Красавчиком и Гансом Брейтгауптом. Брейтгаупт стоял сейчас в карауле. Юрген посмотрел на наручные часы. До конца смены оставалось полчаса. «Крепись, старина Брейтгаупт, — послал мысленный сигнал Юрген, — ты переживал и не такие морозы». Он стал считать, загибая пальцы. Брейтгаупт был на Восточном фронте с первого дня, выходило — четвертую зиму.

— Сейчас четвертая зима, — сказал Юрген.

— Точно, — откликнулся Целлер, в его голосе звучало удивление. Неужели четвертая? А как будто вчера… Годы пролетели как один день, один бесконечный кошмарный день.

— Это не великанская зима, — сказал Фридрих с каким–то детским разочарованием.