Штрафбат

Автоматчики, подгоняя пленных прикладами, освободили сарай. Остались порушенный стол и двое убитых красноармейцев.

— Это — скот! Быдло! Они будут подыхать в лагере! — указав стеком в распахнутые ворота сарая, проговорил офицер. — Вы есть настоящие солдаты! И вас я приглашаю воевать вместе с нами. Не за великую Германию, нет! Воевать против большевиков за Россию! После победы Германии Россией нужно будет управлять! Вот вы и будете управлять свободной Россией! Так говорит ваш генерал Власов!

Пленные молчали. Офицер шагнул еще ближе, ткнул стеком в грудь Твердохлебова:

— Ты!

— Нет, — хрипло ответил Твердохлебов, глядя в глаза офицеру.

— Ты! — Офицер ткнул стеком в грудь чернявого.

— Не дождешься, — резко ответил тот.

— Ты! — Стек уперся в грудь следующему пленному.

— Катись ты, дядя, колбаской по Малой Спасской…

— Ты?

— Нет!

— Ты?

— Да пошел ты!

— Ты?

— Как все, так и я!

— Ты?

— А я пойду. — Вперед шагнул невысокого роста крепыш. — Против большевиков пойду служить и — баста!

Офицер не без удовольствия посмотрел на него:

— Фамилия?

— Капитан Евсеев Николай Сергеевич.

— Хорошо, капитан, мы приветствуем ваше мужественное решение. Можете выйти туда. — Он указал рукой на выход из сарая.

— А я тоже пойду! Мне эти жиды и коммунисты вот где! — Высокий, длиннорукий старший лейтенант чиркнул себя ладонью по шее. — Христопродавцы!

— Как фамилия?

— Сазонов Александр Христофорович.

— Можете выйти туда. — Офицер вновь указал на выход из сарая и двинулся дальше. — Ты?

— А что, пожалуй, пойду послужу, чем подыхать как собаке… — Еще один красноармеец сделал три шага вперед. — Сержант Клячко Андрей Остапович.

— Можешь выйти туда. — Офицер шагнул дальше. — Ты?

— Троих предателей нашел, мало, да? Больше не ищи!

— Достаточно! — раздался резкий голос майора. — Всех ликвидировать. Я уже говорил вам, капитан, ваши дурацкие опыты ни к чему не приведут. Скажите им, они настоящие солдаты, и я уважаю их, — и майор вышел из сарая.

Офицер и сам понял, что дальше спрашивать не имеет смысла. Он отступил на несколько шагов, окинул взглядом оставшихся красноармейцев и повторил:

— Вы — настоящие солдаты. И я уважаю вас. Поэтому вас расстреляют. — Он развернулся и вышел из сарая, похлопывая стеком по голенищу сапога.

Их построили у края ямы, которую они сами себе вырыли. В кучах земли остались воткнутые лопаты. Это была окраина деревни, и вдалеке виднелся тот самый сарай, где был накрыт стол для пленных красноармейцев, а дальше тянулись сожженные избы, пепелища, из которых торчали печные трубы. Евсееву, Сазонову и Клячко дали в руки в автоматы и поставили в строй среди немецких солдат.

— Вот и нашлось вам дело, ребята! — звонко сказал Твердохлебов предателям.

— Заткнись, сука! — злобно ответил Сазонов, передергивая затвор автомата.

— Прощайте, мужики, — проговорил Твердохлебов.

— Прощайте… прощайте… прощайте, — повторили негромкие голоса.

Твердохлебов взглянул на бледно-синее, выгоревшее небо, с трудом проглотил ком в горле, и кадык на его заросшей шее судорожно дернулся вверх-вниз. Не было никаких мыслей, в голове пусто и гулко, и гул этот плыл вдаль, и казалось ему, что вот сейчас он и сам поплывет над землей к небу. И вдруг память больно резануло…

…Он уходил на войну. Нехитрые пожитки давно были собраны в небольшой фибровый чемодан. Вера пришила последнюю пуговицу, зубами откусила нитку, приподняла шинель обеими руками, расправила, и Василий вдел руки в рукава, застегнулся на все пуговицы. Жена подала широкий ремень с портупеей и пистолетной кобурой. Василий надел портупею, затянул ремень, разгладил складки и улыбнулся широко, глядя в тревожные глаза жены:

— Только не куксись. Ты женщина к военной жизни привыкшая… — Он многозначительно поднял палец вверх. — Ты жена командира полка. Улавливаешь?

— Да уж… — через силу улыбнулась Вера. — Давно уж уловила…

— Сашку береги… ну, и сама…

— Да, да… — Она обняла его, привстала на цыпочки и стала жадно целовать, и тело ее все затрепетало, напряглось, и сдавленный стон вырвался из груди.

— Ну, ну, Вера, я сказал — не куксись… Все будет хорошо. Ты только жди… Это дело долго не протянется, мы их за пару месяцев порешим. Слово даю, Веруня…

Он поднял чемоданчик, она взяла его под руку, так они и вышли из двухэтажного длинного строения, которое называлось офицерской казармой полка.

У входа стоял «газик» с открытым верхом, мотор уже работал. В «газике» сидели водитель — старший сержант с соломенным чубом, выбивавшимся из-под пилотки, и на заднем сиденье — комиссар полка Виктор Сергеевич Дубинин.

Твердохаебов еще раз поцеловал жену и забрался в «газик». Машина рванула и быстро покатила по узкой асфальтированной дорожке военного городка. Казармы были пусты — полк уже выступил в поход. Вера стояла и махала рукой. Из дома вышла еще одна женщина, еще одна, и скоро их стояло уже человек семь или восемь, и все махали руками, удалялись и уменьшались… уменьшались… секунда и — пропали из вида. Твердохлебов перестал смотреть назад. В голове вертелись слова песни: