Штурм

— «Советское командование предлагает вам сложить оружие. Если вы и весь гарнизон добровольно сдадитесь, вам гарантируется полная безопасность. До окончания войны вы останетесь в русском плену, после этого вернетесь на родину. Личная собственность солдат и офицеров будет сохранена. Выносите и складывайте на открытой площадке форта все вооружение, боеприпасы, все военное имущество и в восемнадцать ноль-ноль организованно выводите гарнизон через задние ворота, где вас будут ждать советские офицеры. Всем вашим раненым будет оказана медицинская помощь, пленным обеспечено хорошее питание».

Подписал командир дивизии генерал-майор Сердюк.

Показав подпись, Колчин положил бумагу на стол.

Один из немецких офицеров с фашистским значком на мундире нагнулся к коменданту и сказал тихо, что не верит в предложенные условия, добавил скороговоркой фразу, трудно переводимую. Но Шабунин, навостривший ухо, понял и незаметно подмигнул Колчину. Лейтенант тоже уловил смысл. Фашистский офицер уверял, что в плену всех расстреляют, член партии или нет — все равно конец один.

Комендант с озабоченным видом обратился к русскому майору:

— У нас вызывает сомнение пункт об условиях плена. Это правда, что по окончании войны всех нас отпустят на родину? Даже если война окончится через месяц, неделю?

Колчин перевел, и Наумов, человек вообще-то выдержанный, едва поборол возмущение и ткнул пальцем в бумагу.

— Будет так, как сказано в ультиматуме! Пусть верят. Здесь — подпись генерала. Как они смеют торговаться!

В переводе Колчин опустил последнюю фразу. Немцы стали оживленно переговариваться друг с другом. Дело, кажется, шло к соглашению. Лишь офицер с фашистским значком, гауптман, упорствовал. Он рассматривал подпись русского генерала и почему-то находил ее недостоверной, говорил, что так генералы не подписываются. Комендант стоял возле него и почти беззвучно шевелил дряблыми губами — слов не разобрать.

Колчин показал им часы и напомнил, что время не ждет. Комендант заявил, поглядывая на гауптмана:

— Мы согласны. Отвечаем: да! Но, чтобы рассеять остатки наших сомнений относительно условий плена, мы хотели бы еще раз послать своего офицера с одним из парламентеров к вам в штаб. Надеемся, генерал лично подтвердит сказанное в ультиматуме о плене.

Наумов побагровел. Он вырвал из рук гауптмана бумагу, потряс ею над столом.

— Подпись генерала. Документ! Личная подпись советского генерала. Зачем нужны слова?

Его поняли без перевода. Комендант, сохраняя невозмутимость, повторил свое предложение:

— Да, мы согласны. Но лучше сделать так: господин русский майор с одним парламентером останется здесь, а наш, уже знакомый вам, офицер с господином русским лейтенантом сходят в штаб, встретятся с генералом. Это займет немного времени. Слово генерала, и мы складываем оружие. Понимаете, слово генерала! Подпись можно сделать другой рукой.

Остыв, комбат сказал Колчину с той же вежливостью, с какой почти всегда обращался к своим офицерам и бойцам:

— Как видите, товарищ лейтенант, они тянут время. Я не могу ждать, не имею права остаться здесь — на то не было приказа комдива. Предупредите их, что они теряют последнюю надежду спасти себя, и кончим разговор. — Наумов, шепнул Колчину: «Я увидел, как вернее штурмовать форт».

Лейтенант помнил наставление Веденеева: не допускать затяжек. Знал и то, как хочется начальнику политотдела довести начатое дело до конца, и Колчин желал того же.

— Товарищ майор, они же согласны. Повозимся еще часок, беда невелика. Зато вашему батальону не придется штурмовать форт, нести потери. Я с Шабуниным могу остаться, а вы пойдете в штаб. Договоримся, что они пошлют тоже двоих парламентеров, непременно офицеров — так надежнее.

— Ладно, — уступил Наумов. — Нo в штабе я доложу, чья инициатива. Сюда не вернусь. Не могу видеть их… Я потерял замечательных бойцов и должен уговаривать врага? Довольно!

Комендант форта отказался посылать двух офицеров — достаточно одного.

— Но мы остаемся вдвоем, — напомнил Колчин.

— Это ваше дело.

«Так не годится, — волнуясь, обдумывал положение Колчин. — Одному своему, даже офицеру, они могут не поверить, и опять задержка. От них должны пойти два парламентера. Непременно! Как же быть?»

Тут взгляд его остановился на Майселе, который не принимал участия в переговорах и молча сидел у дверей.

«Надо оставить и Майселя, тогда они согласятся. Но ведь это тот самый обер-лейтенант, и я не ошибаюсь! Можно поверить, что он выполнил задание в Кенигсберге, и вот пошел парламентером, а сердце подсказывает: остерегайся! Вместе с Майселем среди гитлеровцев — это большой риск. Но как важно, чтобы весь гарнизон форта сложил оружие! Ради этого стоит рискнуть. Ведь форт окружен, наши — рядом…»

И, поколебавшись, Колчин решился:

— Мы можем остаться втроем, а вы пошлете двоих офицеров.

— Кто у вас третий? — спросил комендант.

— Вот! — указал Колчин на обер-лейтенанта.

— Его мы не можем считать за парламентера. Он немец.