Штурм Дюльбера

И тут они оба услышали гудок поезда, и оба поняли, что отходит именно тот поезд, в котором час назад ехал Владимир Ильич, стремясь в объятия великой русской революции. С некоторой надеждой Ленин, когда они возобновили движение, оглядывался, но Карл Платтен был неопытным революционером и, конечно же, не догадался рвануть стоп-кран, объяснив это необходимостью сойти с поезда именно в Кельне. И вот сейчас… нет, невероятно, надо быть реалистом, а так не хочется быть реалистом… вот сейчас Карлуша покажется из-за угла, волоча в руках по чемодану. Ленин так хотел это увидеть, что передал необъяснимым путем желание германскому агенту, тот остановился и минуты две глядел назад, тоже мечтая, чтобы показался Платтен. Но потом агент взял себя в руки, понял, что желает того, чего желать не положено, но не рассердился, а улыбнулся – у него было хорошее настроение рыбака, влекущего домой большую щуку. Ленин отчаялся увидеть Платтена и потому шел молча, покорно, размышляя о позиции, которую предстоит занять на близком допросе, и утверждаясь во мнении, что образ глухонемого норвежца – лучший выход из положения.

А Платтен, ворвавшись в купе за две минуты до отхода поезда, не обратил внимания на то, что вице-консул стоит в коридоре, а супруги Розенфельд сидят на диване, вежливо улыбаясь.

Платтен начал собирать чемоданы, запихивая в них вещи, что были извлечены для пользования в дороге. Он боялся ошибиться и положить к себе вещь, принадлежащую его несчастному спутнику. Прозвенел колокол на перроне, поезд в ответ загудел и дернулся, начиная движение к северу. Платтен в отчаянии кинул взгляд на кран торможения, но не дотронулся до него, потому что рядом с краном была табличка на пяти языках, запрещавшая пользоваться им без особой к тому необходимости. Пока же Платтен размышлял, не наступила ли необходимость, поезд разогнался, и дергать за кран было поздно.

Платтен был европейцем, более того, швейцарцем, и не мог нарушать порядок. Именно потому мировая пролетарская революция была обречена на провал – ведь в любой революции первым делом надо дергать за краны и нарушать правила перехода улиц. Иначе революция называется эволюцией.

К тому времени, когда Карл Платтен сдался, а супруги Розенфельд предварительно изучили содержимое шпионских чемоданов и убедились, что шпионы не устроили в купе тайников, вошел полицейский в сопровождении носильщика. Платтена сняли с поезда на ближайшей же станции. Он долго не мог понять, зачем же германская полиция так коварно разлучила его с Лениным, а Ленина – с багажом.

Никто никогда не объяснил этой тайны Карлу Платтену. Оскорбленный и раздосадованный, а более того удрученный провалом миссии, молодой человек впал в глубокую ипохондрию и на десятый день заключения, так и не промолвив ни слова, повесился на неосмотрительно оставленных ему подтяжках.

Владимир Ильич не знал ничего о судьбе Платтена и надеялся, что вскоре инцидент разрешится именно с его помощью. А тем временем шел розыск родственников умершего Платтена, и первая версия о том, что Ленин с Платтеном – шпионы, в конце концов не выдержала испытания.

Несмотря на долгие, изнурительные допросы, Ленин продолжал держаться за версию о том, что он – глухонемой швед. Правда, быть до конца последовательным ему не удавалось, ибо он все более выходил из себя и порой кричал на тюремщиков и следователя Шикельгросса на немецком языке. Но потом спохватывался и молчал днями напролет.

Так прошел апрель. И лишь в начале мая Платтену-старшему, похоронившему брата в Гамбурге, удалось отыскать Владимира Ильича в кельнской тюрьме, и еще две недели потребовалось Ганецкому и некоторым другим политическим деятелям, чтобы выцарапать Ильича на волю.

Но к тому времени положение в России изменилось.

* * *

Когда автомобиль Беккера съехал на дорожку к дворцу Петра Николаевича, уже совсем стемнело. Утомленный нервным днем Коля дремал на заднем сиденье. Но как только мотор резко повернул к воротам, Коля проснулся и начал шарить рукой по сиденью в поисках форменной фуражки.

Из будки вышел часовой, всмотрелся в темноту. Ефимыч сказал ему:

– Не узнал, что ли?

– А кто вас узнает, разъездились по ночам, – беззлобно ответил часовой.

– Поручик здесь? – спросил Коля, когда машина въехала в открывшиеся ворота.

– К господам пошел, – сказал солдат. – Вы ему скажите, комитет серчает – пьет ваш поручик.

– Пьет или другим пить мешает? – спросил Коля.

– К господам пошел, – сказал солдат.

Фонарь освещал его сверху, от чего не прикрытыми тенью от папахи оставались лишь кончик носа и подбородок.

– Поехали, – сказал Коля Ефимычу.

Лакей Жан отворил дверь и принял шинель. В последние поездки Коля перестал маскироваться – только заменял в дорогу фуражку на нейтральную солдатскую папаху.

– Как дела? – спросил Коля голосом старого друга семьи. – Все ли здоровы?

– Спасибо за внимание, ваше благородие, – откликнулся Жан с улыбкой. Может, так же спрашивал его посол английский или шах персидский? Бог знает, отчего улыбаются слуги. – Все здоровы-с.