Шум времени

Пластинкой тоненькой жиллетаЛегко щетину спячки снять —Полуукраинское летоДавай с тобою вспоминать.Вы, именитые вершины,Дерев косматых именины —Честь Рюисдалевых картин,И на почин — лишь куст одинВ янтарь и мясо красных глин.Земля бежит наверх. ПриятноГлядеть на чистые пластыИ быть хозяином объятнойСемипалатной простоты.Его холмы к далекой цели

Стогами легкими летели,Его дорог стенной бульварКак цепь шатров в тенистый жар!И на пожар рванулась ива,А тополь встал самолюбиво…Над желтым лагерем жнивьяМорозных дымов колея.А Дон еще, как полукровка,Сребрясь и мелко, и неловко,Воды набравши с полковша,Терялся, что моя душа,Когда на жесткие постелиЛожилось бремя вечеровИ, выходя из берегов,

Деревья-бражники шумели…15–27 декабря 1936 г

Записные книжки. Заметки

Записи 1931 года

2 Мая 31 г. Чтенье Некрасова «Влас» и «Жил на свете рыцарь бедный».

Некрасов

Говорят, ему видениеВсе мерещилось в бреду:Видел света преставление,Видел грешников в аду.

Пушкин

Он имел одно виденье.Недоступное уму,И глубоко впечатленье

В сердце врезалось ему.

«С той поры» — и дальше как бы слышится второй потаенный голос:

Lumen coeium, Sancta Rosa…

Та же фигура стихотворная, та же тема отозвания и подвига.

Здесь общее звено между Востоком и Западом. Картина ада. Дант лубочный из русской харчевни:

Черный тигр шестокрылат…Влас увидел тьму кромешную…

* * *

[О Пастернаке] 1. Набрал в рот вселенную и молчит. Всегда-всегда молчит. Аж страшно.

Набравши море в рот.

Да прыскает вселенной.

2. К кому он обращается?

К людям, которые никогда ничего не совершат.

Как Тиртей перед боем, — а читатель его — тот послушает и побежит… в концерт…

* * *

В современной практике глаголы ушли из литературы. К поэзии они имеют лишь косвенное отношение. Роль их чисто служебная: за известную плату они перевозят с места на место. Только в государственных декретах, в военных приказах, в судебных приговорах, в нотариальных актах и в завещательных документах глагол еще живет полной жизнью. Между тем глагол есть прежде всего акт, декрет, указ.

Записные книжки 1931–1932 годов

1. (Путешествие в Армению)

Севан

Жизнь на всяком острове — будь то Мальта, Святая Елена или Мадера — протекает в благородном ожиданьи… Ушная раковина истончается и получает новый завиток /в беседах мы обнаруживаем больше снисходительности и терпимости к чужому мнению, все вместе оказываются посвященными в мальтийский орден скуки и рассматривают друг друга с чуть глуповатой вежливостью, как на вернисаже.

Даже книги передаются из рук в руки бережнее [чем] стеклянная палочка градусника на даче…/

/При этом местность обнажена/

А ночью можно видеть, как фары автомобилей, пожирающих проложенное с римской твердостью шоссе, пляшут по зигзагам его огоньками святого Эльма.

Там же на острове Севане учительница А. X. вызвалась обучить меня армянской грамоте. Ее фигурку заморенной львицы вырезала из бумаги семилетняя девочка: к энергичному платьицу, взятому за основу, были пририсованы жестко условные руки и ноги и еще после минутного раздумья прибавлена неповорачивающаяся голова.

Ненависть к белогвардейцам, презренье к дашнакам и чистая советская ярость одухотворяли А. Смелая и понятливая, красной солдаткой бросила мужа-комсомольца, плохого товарища; воспитывала двух разбойников, Рагина и Хагина, то и дело поднимавших на нее свои кулачки.

То был армянский Несчастливцев.….. Уже пожилой мужчина, получивший военно-медицинское образование в Петербурге — и оробевший от голоса хриплой бабки.….. родины своей; оглохший от (ее) картавого кашля, ее честнейших в мире городов; навсегда перепуганный глазастостью и беременностью женщин, львиным напором хлебных, виноградных и водопроводных очередей.

Кто он? Прирожденный вдовец — при живой жене. Чья-то сильная и властная рука еще давным-давно содрала с него воротничок и галстук.

И было в нем что-то от человека, застигнутого врасплох посещением начальника или родственника и только что перед тем стиравшего носки под краном в холодной воде…