Шурупы

– Письменный приказ от шестого двенадцатого выполнен в полном объеме. Все документы и материалы были опечатаны и вплоть до прибытия компетентных лиц пребывали под моим беспрерывным надзором. Переданы по оглашению пароля и предъявлению полномочий один час и… э-э-э… девятнадцать минут назад, служебное подтверждение у меня на коме.

– Добро, – кивнул мастер спокойно. – Вольно. Как они… в смысле – компетентные лица? Сильно выкаблучивались?

– Да я бы не сказал, – Виталий пожал плечами. – Держались сухо, не особенно дружелюбно, однако и без откровенного давления. Я бы сказал – скорее деловито. Под финал, правда, чуть очеловечились, но очень чуть. На полшишечки.

Красин кивнул и неожиданно обратился к стажеру:

– А ты как, кадет?

– Нормально, мастер! – бодро отозвался тот.

– Правда нормально? – уточнил шеф почему-то у Виталия.

– Да молодцом парень, правда. Грех ругать, – подтвердил Виталий сдержанно. – И учится прям на глазах. Я думал, после этого дела и квалифицировать уже, а оно видите, как повернулось…

– Ничего никуда не повернулось, – проворчал полковник.

Потом покосился на стажера, на Валентину, сидящую за референтским столиком в стороне, и скомандовал:

– Ну-ка, кадет! Сейчас наша умница-красавица пойдет делать нам кофе, а ты ступай ей помоги!

Валентина тотчас встала. Юру тоже упрашивать было не нужно – улыбка стала шире физиономии.

– И дверь прикройте поплотнее!

Прикрыли.

– Бери кресло, присаживайся… – велел Красин Виталию.

Каюта-кабинет полковника была заметно просторнее, чем их со стажером пристанище на шестисотке тройцев. Даже больше, чем пенаты Виталия на его персональной пятисотке. Да и организована была зеркально: помещение у входа рабочее, а тупиковое – жилое. У Виталия было наоборот.

Выщелкнуть из захвата у переборки одно из кресел и закрепить перед столом полковника было делом нескольких секунд.

– Что тебе сказали? – спросил Красин.

– В сущности – ничего. Я решил, что дело у нас забирают, как тогда, на станции «Яшма», поэтому и вел себя соответственно, в Солнечную засобирался. Но после приема материалов эти спецы с полномочиями намекнули: мол, не спеши восвояси. Мол, погоди чуток, и тебе объяснят, чего и как дальше. Я упоминал, что под конец они слегка очеловечились, – как раз это я и имел в виду. Только не понял, кто будет объяснять. Получается, вы, мастер?

Если Красин и собирался прояснить ситуацию, то явно не торопился.

– Расскажи-ка еще разок, что вы там откопали? В деталях. С самого начала.

– Вылетели на координаты, – начал Виталий. – Почти сразу определили, что яринский «Джейран» застрял в трещине. Было ли это результатом неудачной посадки или просто следствием прошедших лет, но в снег корабль вморозился не менее чем на полкорпуса. О повреждениях я подробно докладывал в отчете, а если коротко, – машине досталось, но ничего фатального. По-моему, у Ярина не вышли опоры, и садился он на пузо. Почему – мы установить не успели. Начали откапывать и вскоре поняли, что «Джейран» не в трещине заклинился, не на снегу пузом сидит, а в прямом смысле слова на макушке еще одного корабля. Какого конкретно – я установить в первый и единственный день работ опять же не успел. Там от него только макушка под килем «Джейрана» и виднелась. О считанных кодах я подробно доложил письмом. Ну а дальше пришел ваш приказ, и я заперся с сейфом, а стажер пару дней выкапывал второй корабль, но этого я по понятным причинам не видел, а съемку вести вы категорически запретили. Это все.

Красин покачал головой.

– Подробно и в деталях ты по-прежнему умеешь только письменно, – проворчал он. – Ладно, зайду с другой стороны. Что ты заметил такого, что показалось необычным? Выходящим за привычные рамки?

Виталий задумался. Вопрос мастера сам по себе нес некий недвусмысленный посыл – не «заметил ли ты что-либо необычное», а «что именно заметил необычное». То есть присутствие в деле необычного даже не обсуждалось, оно подразумевалось по умолчанию. Однако ничего особенного Виталий сейчас вспомнить не мог. Кроме разве что странных сервис-кодов нижнего корабля.

А потом внезапно вспомнил. Только это была не информация, которую нетрудно зафиксировать, классифицировать и препарировать, а голое ощущение, нечто чувственное и глубинное, что к делу не подошьешь, рукой не потрогаешь, да и объяснить, честно говоря, не особенно просто. Самое главное – совершенно не хочется такое объяснять, дабы не заподозрили в каком-нибудь психическом отклонении и не погнали к чертям собачьим из войск назад в стадо.

Однако к ощущениям в R-80 отношение было особое, в этом Виталий убедился на первом же стажерском деле. Том самом, после которого слава первопроходца-Гагарина стала воистину всеобщей, а Виталий в личине капитана Панкратова, невзирая на живейшее в нем участие, так и остался в тени.

– Не знаю, сто́ит ли об этом всерьез, – глухо проговорил он. – Но именно в тот момент, когда раскопали макушку нижнего корабля, я вспомнил о лорейской базе. Словно сквозняком обдало – аж похолодело в груди.

Красин как будто именно этого и ждал. Он поджал губы и выпрямился в кресле.