Шустрик

Санька кисло улыбнулась в ответ и сказала, что прошение ее сын с друзьями давным-давно спалили на костре, и ей даже в голову не приходило стучать директору – нашли ябеду. Подумав не в первый раз, что школа окончательно рехнулась, Санька удалилась в классный кабинет, вновь оставив коллектив в общем молчании. Однако по пути отметила, что теперь в этом молчании прослеживалось некое уважение.

После этого педсостав стал к ней несколько снисходительнее, а Анна Степановна с математичкой извинились и принялись ее зазывать пить чай. Чай с ними она, конечно, видела в самом страшном сне, но существовать в школе стало проще, и Санька приободрилась.

Наступил конец года, и в последний учебный день Санька вывезла 7 «а» на природу. Они разожгли костер, купались в озере, ели горячую картошку и играли в футбол, а после растянулись на бережке. Когда Санька, улыбаясь, ловила еще теплые, вечерние лучики солнца, на полянку прибежал взъерошенный, встревоженный Миша и заявил, что у него для нее очередная, уже столь знакомая новость – его переводят.

Но не в Ленинград, как внезапно радостно подумала Санька, а в Саратов, и это все, чего он смог пока добиться.

В аэропорт Саньку провожали всей школой. Седьмой «А» рыдал в три ручья и упрашивал ее остаться хотя бы на три годика – как раз до их окончания. Подопечные из литературного кружка написали оду в ее честь и заунывным голосом читали, роняя на пол слезы. На удивление Саньки от педагогического коллектива приехала математичка, и, подбоченись, квакала какую-то прощальную речь. А также Анна Степановна, рыдавшая почище всех детей, а потом обнявшая Саньку так, что у той затрещала спина. Женя и Максимка испуганно выглядывали из-за спины смущенного Миши, глядя на это плачущее братство. Серафима Антоновна грустила и все время вздыхала, дети вручали цветы и подарки, и у Саньки не хватало рук, чтобы все удержать. Перед самой отправкой Леня Горский что-то сунул ей в карман пальто, и утиравшая слезы Санька, раскрасневшийся от жары Миша, притихшие сыновья, наконец, двинулись на посадку.

В салоне она вынула конверт Горского и, вскрыв его, обнаружила всего несколько слов: «Александра Семеновна, я люблю Вас!». Миша строго заметил, что если она сейчас же не перестанет рыдать, то выйдет-таки замуж за этого Леню.

Два дня после отправки они провели в Москве, а после прилетели в Ленинград, где в аэропорту их встречал все такой же веселый, смуглый и усатый дядя Павлик. Он совсем не изменился, но Санька заметила, сколько новых морщин появилось на его лице, а поседевших волос стало втрое больше.

До дома ехали в такси, и она, прижавшись к стеклу, с трепетом разглядывала знакомые проспекты, скверы, сталинские «громадины», новостройки и башни. И вот уже все чаще замелькали узкие улочки, мостики и гордые львы, сидевшие на постаментах, таинственные арки, ведущие в дворы-колодцы, старинные здания, прилипшие друг к другу; и машина, постояв с минуту на светофоре, выехала на Невский проспект.

Он был такой величественный и прекрасный, и так красочно переливался на солнце, что у Саньки захватило дух. Дядя Павлик и Миша, наперебой рассказывая ребятам о городе, поворачиваясь то вправо, то влево, заметили ее сосредоточенный взгляд и солидарно замолчали. Миша прижал палец к губам, когда Максимка открыл было рот, чтобы что-то спросить, и оставшееся время они ехали, не произнося ни звука. Слишком много для Саньки значил этот нарядный и по-летнему веселый Невский, чтобы мешать ей побыть с ним наедине.

Она попросила таксиста остановиться на Малой Морской, и, выйдя из машины, они с дядей Павликом, взявшись за руки, долго смотрели на школу. Ничего не изменилось в ней: только сильнее потускнели над аркой цифры «1939», и новая, воссозданная в прошлом году, теперь уже обведенная синим цветом надпись «При артобстреле» с возложенными гвоздиками рядом была хорошо видна издалека. К табличке подходили туристы, в молчании читали так больно врезавшиеся в Санькину память слова, и подолгу стояли рядом. Дядя Павлик тоже предложил подойти, но Санька не позволила даже перейти дорогу – от внезапно зазвеневшей в ушах сирены разболелась голова, в глазах что-то защипало, и Санька попросила поскорее уехать домой.

Львов она разглядывала после, душным вечером, когда вдоволь наигравшиеся мальчишки, изрядно уставший после продолжительной поездки Миша, дядя Павлик и Алевтина – та самая «товарищ по цеху», сдались под ее напором и отправились на прогулку.

Небо было затянуто смоляными тучами, и Максимка, всегда боявшийся гроз, тревожно оглядывался по сторонам и прислушивался, не гремит ли гром. Они неспешно шли, болтая о том, о сем, смеялись над анекдотами дяди Павлика, рассказывали о работе, озорстве мальчишек, частых перебоях электричества в Приморье. И когда впереди послышались первые раскаты грома, показался, наконец, львиный мостик на канале Грибоедова.