Шустрый

– Раньше надо было думать! – сказал Поп, и Пацан перевел. – Раньше! Принял бы веру, женился бы, отметился бы в полицейском участке, заплатил бы Барыне причитающееся за собственность – и всё, баба твоя, и дочурка твоя, и пасынок тоже твой. Но ты стал раздумывать да разгадывать – дораздумывался.

Шустрый возразил:

– Но ведь, согласно закону, я бы тогда был Креп Ост Ной.

– Это еще почему?

– Потому что женившийся на Креп Ост Ной тоже становится Креп Ост Ной.

– Это кто тебе такое сказал?

– Молодой барин.

– Вот же сволочь, – с чувством сказал Поп. – Нет, все наоборот. Во всяком случае, в нашей губернии. Ах сволочь! – Он строго посмотрел на Шустрого, а потом на Пацана. – Я этого не говорил.

Шустрый и Пацан кивнули одновременно.

– Езжай, езжай в свое басурманство. Если хочешь … тфу ты … И женись ты на дуре этой зловредной, иначе нехорошо ведь! Грех! Крести ее в свою басурманскую кахволическую веру и женись, прошу тебя. Всё! Я пойду пока попадью колотить, в разум приводить, иначе она завтра всем разболтает. Она и так разболтает, но поколотишь – может и не сразу опомнится. Ты этого ему не говори! … А, уже сказал? Эх … Всё. Чтоб я вас здесь не видел больше никогда. Всё, всё!

Он замахал на них руками.

18. Серебряники

Шариот Попа действительно шёл, в отличие от гига, очень гладко, молодая лошадь бежала легко. Заехали домой. Шустрый велел всем сидеть в шариоте. Полянка запричитала было, и Шустрый, перепугавшись, что кто-нибудь услышит, ляпнул ее по щеке.

Взяв остатние деньги, съестное, и кое-что из своего столярного инвентаря, Шустрый снова погнал лошадку вперед – но придержал поводья шагов за сто до барской усадьбы.

– Я сейчас вернусь, – сказал он Пацану. – Если маман откроет рот, запихай ей туда что-нибудь, ватрушку, что ли. И следите, чтобы Малышка не запищала.

В саду никого не было. Подобрав с земли камень потяжелее, Шустрый подошел тихо к столу, положил на него пятнадцать денариев, и придавил сверху камнем.

19. Расследование

Первым делом допросили всех дворовых, потом перешли на селян, и выяснилось, что многие были свидетелями ночного визита Шустрого к Попу, и свидетели эти охотно делились информацией, приукрашивая и уточняя наглый и злостный поступок Шустрого, и делали далеко идущие предположения.

Сынок явился к Попу, а тот, защищаясь нападением, стал ругаться сразу после приветствия.

– Сколько ж можно терпеть басурмана у нас! – ругался Поп. – Сил же никаких нет, вражья сволочь живет на нашей земле! Не бывать этому! Скоро к самому государю в палаты влезут!

– Земля не «наша», а моя, – заметил Сынок. – Вы ему денег дали?

– Помилуй, барин, как же не дать. Я бы всё отдал, чтобы он отсюда убрался! Грех это! Несносный басурман совратил бабу и жил с нею, как ни в чем не бывало! Он бы и с мужчиной бы жил в содомстве, если бы остался!

– В содомстве, святой отец, мужчины живут в столице, да еще на позициях, а не в глуши. И в каком же направлении они поехали в твоём целомудренном шариоте, святой отец?

Поп подумал и сказал:

– Туда, знамо. За горы.

И показал рукой на восход.

– Туда? – удивился Сынок. – На прииски, что ли? Обильна златом Земля Ермакова? Не завирайтесь, отче.

– Не веришь – не спрашивай, – отвечал скандальным басом Поп. – Я говорю – туда, значит – туда! Что ж я, врать, что ли, буду! Пред Господом Нашим!

– Я не Господь Наш, что вы, батюшка, я всего лишь местный помещик.

– Не богохульствуй! Господь везде, все видит, все слышит. Как же мне и врать-то пред Ним, душу свою губить – ради чего? Ради басурмана?

– Душу губить – да, не с руки, – задумчиво сказал Сынок, глядя на Попа. – Не знаю почему, но мне кажется, батюшка, что вы хотите ее, совершенно напротив, таким образом спасти. Это похвально, но позвольте вам заметить, что ложь ваша является, при всех богоугодных намерениях, государственной изменой. На Страшном Суде вас могут и помиловать, до него далеко, многое может перемениться, а вот на суде государственном к вашим художествам вряд ли отнесутся благосклонно, ибо время нынче военное. Вы покрываете заведомого врага, возможно лазутчика. Жизни вас не лишат, ибо за вас может вяло заступиться Синод, но каторга вам светит – это уж точно. Я бы мог за вас замолвить слово, у меня много хороших знакомых в известных местах, но сделаю я это только в том случае, если вы скажете, какой дорогой встал на путь фужетивный наш столяр с инфернальным семейством своим. Нет, на восход не нужно мне тут заново показывать, не поверю. А верных дорог у нас тут только две – на запад и на юго-запад. Какую же из них избрал он, скажите, будьте добры.

Попу было очень страшно, но, во-первых, Сынок преувеличивает насчет государственного суда, а во-вторых, он действительно не знал доподлинно, в каком направлении поехал давеча Шустрый.

– Вот тебе крест – не знаю, – сказал он. – Это чистейшая, самая святая правда на свете.

– Не знаете.

– Не знаю.

– Ну и черт с вами.

Через час Поп, сидя у себя в горнице, пил малыми дозами прозрачный горячительный напиток, закусывая его малосольными огурцами и время от времени хватаясь за голову, а попадья ему выговаривала: