Шутиха

КАСЫДА О ВЕЛИКОЙ БРАНИ

Нет, не зверь ревет в берлоге, словно трагик в эпилоге,Одичав в изящном слоге, впереди планеты всей, —То, колебля дол пологий, собирает в ларь налогиГородской инспектор строгий, злобный джинн Саддам Хусейн!Будь ты молодец иль дама, будь инвестор из Потсдама,Нет спасенья от Саддама, дикий гуль он во плоти,Говорят, что далай-лама, филиал открывши храма,

Отчисленья с фимиама — весь в слезах! — а заплатил!Знай, предприниматель частный, если хочешь быть несчастный, —Целой прибылью иль частью, но сокрой ты свой доход,И к тебе ближайшим часом, с полной гнева адской чашей,Покарать за грех тягчайший джинн с подручными придет!Но, на радость одержимым, есть управа и на джинна, —О сказитель, расскажи нам, как был посрамлен Саддам?Кто сказал ему: «Мы живы!», кто сказал ему: «Вы лживы!»,Кто изрек в сетях наживы: «Мне отмщенье. Аз воздам!»?

Славу меж людьми стяжавши, горинспекция пожарныхИспытала джинна жало: обобрать он их решил!К ним, забыв про стыд и жалость, он пришел, пылая жаром:Мол, налогов вы бежали — заплати и не греши!Завтра утром, в жажде мести, главный городской брандмейстерОбъявился в темном месте, где сидел злодей Саддам,И печатью, честь по чести, двери кабинетов вместеС туалетом он, хоть тресни, опечатал навсегда.

Он воскликнул: «Вы грешите! Где у вас огнетушитель?Плюс розетки поспешите обесточить, дети зла!Ты, язви тя в душу шило, просто злостный нарушитель!Думал, все тут крыто-шито? Отвечай-ка за козла!»Джинн застыл в сетях обмана, под печатью Сулаймана,Думал, жизнь как с неба манна, оказалось — купорос,И сказал: «Герой романа, что делить нам два кармана?Я, блин, был в плену дурмана. Подобру решим вопрос?»С той поры узнали люди: не неси налог на блюде!

От Саддама не убудет, если малость обождет, —Но пожарных не забудет, да, вовеки не забудетИ нести посулы будет благодарный им народ!

...полчаса спустя, когда связь времен восстановилась, а главпожарник удалился, милостиво назначив штраф втрое меньший, чем предполагалось изначально, — Галина Борисовна еще долго размышляла над последними словами Мустафы Абдулловича.

— Вы только его не обижайте... — медленно, трудно сказал Хвостопад, кивнув на шута. — Я вас очень прошу. Не обижайте, пожалуйста...

«Его обидишь!» — хотела ответить Шаповал, но сдержалась. Было в лице незваного гостя что-то... Ох, было! Даже мы, Лица Третьи, а потому нечувствительные к сантиментам, прикусили языки. Впрочем, тайна финальной реплики так и осталась бы за семью печатями, когда б не первый зам Зеленый, кладезь информации.

— Горе у него, — сказал Зеленый, шмыгнув носом. — У Хвостопада. Большое горе. Личное. Сын в шуты подался. Устроился в «Шутиху». Отец грозил, умолял, чуть ли не в ногах валялся: единственный наследник, школа с золотой медалью, институт с красным дипломом, в двадцать семь кандидат наук, кафедра статистики пожаров... Все бросил. На колпак променял, дурила. Сейчас на контракте у вице-президента Союза предпринимателей: нервы ему успокаивает. Говорят, Мустафа за одну ночь поседел. Повезло тебе, Галочка. Считай, бог оглянулся.

В углу шут издевался над гармоническим минором.

Глава одиннадцатая

«БАРРАКУДЫ НА БАРРИКАДАХ»