Шутники на Новом Гиббоне

Новый Гиббон был довольно большим островом, миль полтораста длиной и семьдесят пять шириной.

Его наветренный берег недоступен — крут, скалист, без всяких пригодных для стоянки мест и населен несколькими вечно воюющими между собою племенами. Племена враждовали между собой, пока не появился Кохо, который, подобно Камехамеху, силой оружия и умелой политикой объединил разрозненные племена в один союз. Кохо был в высшей степени прав, запрещая своему племени какие-либо сношения с белыми и охраняя независимость своего народа; после посещения последнего крейсера он единолично управлял островом, пока Дэвид Гриф и Мак-Тавиш — Укротитель — не высадились на пустынном берегу, где когда-то были немецкие бунгало, бараки и дома английских миссионеров.

Последовали войны, фальшивые перемирия и опять войны. Маленький, сухонький шотландец умел поднимать мятежи, так же как и усмирять их; он не удовлетворился властью над одним побережьем, он привез бушменов с Малаиты и вторгался на тропинки диких кабанов в чаще джунглей. Он сжигал деревни до тех пор, пока Кохо не наскучило их возобновлять, и, наконец, когда забрали в плен старшего сына Кохо, старый вождь принужден был начать переговоры. Мак-Тавиш установил курс на черепа. За каждую голову белого он обещал снимать десять голов туземцев. Когда Кохо убедился, что шотландец крепко держит слово, впервые воцарился прочный мир.

Мак-Тавиш выстроил бунгало и бараки, очистил от джунглей берег и начал насаждать плантацию. После этого он отправился на островок Тасман, где начались беспорядки из-за эпидемии кори. Колдуны и знахари приписывали ее распространение плантациям Грифа. Год спустя он был вызван на Новый Гиббон, чтобы снова подтянуть туземцев. Кохо принужден был отдать белым двести тысяч кокосовых орехов; после этого он решил, что значительно выгоднее для него сохранять мир и продавать орехи. К тому же он за эти годы утерял свою юношескую пылкость. Он состарился и охромел на одну ногу, которую прострелила пуля из английской винтовки.

II

— На Гавайских островах я знавал одного парня, — сказал Гриф, — надсмотрщика на сахарной плантации; он пользовался для этого молотком и десятипенсовым гвоздем.

Они сидели на широкой веранде бунгало и наблюдали за Уорсом, управляющим плантациями на Новом Гиббоне, который был занят осмотром больных. Эти парни были из Новой Георгии, собралось их человек двенадцать, и последним оставался туземец, у которого болели зубы. Уорсу не удалась его первая попытка. Одной рукой он вытирал пот со лба, другой размахивал щипцами.

— И наверное, сломал немало челюстей, — мрачно возразил он. Гриф покачал головой. Валленштейн улыбнулся и приподнял брови.

— Во всяком случае, он этого не говорил, — объяснил Гриф. — Наоборот, он уверял меня, что операция ему удается сразу.

— Я видел, как это делается, когда я был вторым помощником, — сказал капитан Уорд. — Наш старик-капитан пользовался колотушкой для конопачения и стальным драйком. С первого удара он выбивал зубы с корнем.

— Предпочитаю щипцы, — проворчал Уорс угрюмо, засовывая в рот чернокожего свой инструмент. Когда он начал тащить, дикарь заревел и привскочил. — Помогите мне кто-нибудь, подержите его, — просил управляющий.

Гриф и Валленштейн с двух сторон схватили чернокожего и крепко держали его. Он отбивался от них и стискивал зубами щипцы. Кучка людей вертелась во все стороны. От нестерпимой жары и от энергичных упражнений со всех лил градом пот. Дикарь обливался потом, но уже не от жары, а от невыносимой боли. Стул, на котором он сидел, был давно опрокинут. Капитан Уорд немножко приостановился, чтобы освежиться глотком виски, и старался ободрить несчастного. Уорс просил своих помощников еще подержать больного и продолжал свое дело, пока не послышался хруст; зуб был выдернут.

Никто не заметил маленького черного человечка, который пробрался по лестнице и смотрел на происходившее. Кохо был консервативен. Его отец не носил никакой одежды; так же поступал и он, даже не надевал набедренной повязки. Множество дырок в носу, губах и ушах говорило о его, теперь уже прошедшей, страсти украшаться. В мочках его ушей отверстия были разодраны, и полоски дряблого мяса свешивались до самых плеч. Теперь он рассматривал свои уши с точки зрения пользы: в одно из отверстий он вдел короткую глиняную трубку. Его стан был стянут дешевым поясом, и обнаженный клинок длинного ножа торчал между кожей пояса и его собственной. С пояса свешивалась бамбуковая коробочка. В руках он держал короткую снайдеровскую винтовку с широким дулом. Он был невообразимо грязен; тело пестрело шрамами; самый ужасный шрам был на левой ноге, куда попала пуля. На этой ноге икра была вдвое тоньше икры другой ноги. Его впалый рот указывал, как мало зубов у него осталось. Морщинистое лицо и тело казались иссохшими, но черные глаза, похожие на бусы, маленькие и близко посаженные друг к другу, ярко блестели, хотя по своему тревожному и жалобному выражению они скорее были похожи на глаза обезьяны, чем человека.