Шведские спички

Мысль о Вир­жи­ни вне­зап­но, как удар ку­ла­ком в ли­цо, по­тряс­ла Оли­вье. Со­бы­тия пред­ста­ли пе­ред ним во всей сво­ей тра­ги­че­ской сущ­но­сти. Ма­ма умер­ла. Скон­ча­лась. Он ни­ко­гда ее боль­ше не уви­дит. Он, Оли­вье, ос­тал­ся од­ни. Те­перь он веч­но бу­дет один. Лю­ди на де­ле не так уж лю­бят друг дру­га. У не­го бу­дут дру­зья, но они все, не за­дер­жи­ва­ясь, прой­дут ми­мо. Он ни­ко­гда не ста­нет с ни­ми так бли­зок, как был бли­зок с Вир­жи­ни, с ее мыс­ля­ми, с ней са­мой. И да­же о ней в его па­мя­ти со­хра­ни­лись лишь ка­кие-то от­дель­ные чер­точ­ки, да и те по­нем­но­гу ут­ра­тят свою под­лин­ность.

Маль­чик шел, тя­же­ло ды­ша, раз­дав­лен­ный, ско­ван­ный мыс­ля­ми, при­няв­ши­ми фор­му не­оп­ро­вер­жи­мой и бес­по­во­рот­ной ре­аль­но­сти. Ме­ж­ду ма­мой Вир­жи­ни и им, Оли­вье, те­перь про­тя­ну­лось вре­мя — все эти труд­ные дни, эти ски­та­ния. Как и то­гда, сра­зу по­сле ее смер­ти, Оли­вье ощу­тил жут­кий страх, но сей­час при­чи­ной его бы­ло не без­жиз­нен­ное те­ло ма­мы, до ко­то­ро­го он до­тро­нул­ся; нет, сей­час это бы­ло не­что дру­гое — слов­но его ото­рва­ли, гру­бо от­дер­ну­ли от все­го про­шло­го, как рвут цве­ты у са­мых кор­ней, свя­зы­ваю­щих их с род­ной поч­вой, что­бы по­ста­вить в ва­зу с во­дой.

Ко­гда маль­чик до­б­рел до ка­фе Пьер­ро­за, его страх пе­ре­шел в на­стоя­щую па­ни­ку. Про­ехал гру­зо­ви­чок с ры­ча­щим мо­то­ром, и Оли­вье бро­сил­ся к бли­жай­шим во­ро­там. По­том он пе­ре­бе­жал на про­ти­во­по­лож­ную сто­ро­ну ули­цы, чтоб спря­тать­ся от пья­ни­цы, иду­ще­го не­твер­дой по­ход­кой. Пе­ре­кре­сток ка­зал­ся ему зло­ве­щим, тая­щим тьму опас­но­стей, буд­то за ка­ж­дым де­ре­вом, за лю­бым фо­на­рем ук­ры­ва­лись его вра­ги. До са­мой квар­ти­ры сво­их ку­зе­нов Оли­вье про­би­рал­ся пет­ляя и пря­чась.

Он три­ж­ды на­жал на кноп­ку звон­ка, пре­ж­де чем при­врат­ни­ца от­кры­ла дверь, а за­хлоп­нув ее за со­бой, за­дро­жал. Он сто­ял в тем­но­те, не ре­ша­ясь за­жечь свет, бо­ясь его гру­бой яр­ко­сти. При­жав­шись спи­ной к мо­за­ич­ной стен­ке, Оли­вье сжи­мал в ру­ке ко­ро­бок швед­ских спи­чек и мед­лен­но при­хо­дил в се­бя. По­том под­нял­ся по ле­ст­ни­це, за­жи­гая спич­ки од­ну за дру­гой. По­след­няя спич­ка обожг­ла ему паль­цы, и он ощу­пью шел во мра­ке, по­ка не за­су­нул ру­ку под ков­рик и не на­шел ключ.

Ко­гда на­ко­нец Оли­вье очу­тил­ся в ком­на­те, он сел на ди­ван и по­ша­рил ру­кой по по­лу, чтоб по­ис­кать свой школь­ный ра­нец и тро­нуть его ко­жа­ную по­верх­ность, за­тем за­тих и сжал ла­до­ня­ми го­ло­ву. Ему стра­ст­но хо­те­лось бро­сить­ся в спаль­ню Жа­на и Эло­ди, лечь ря­дом, по­про­сить у них по­мо­щи, рас­ска­зать о ты­ся­че бе­зум­ных мыс­лей, ко­то­рые по­дав­ля­ли его, ибо он не мог сам с ни­ми спра­вить­ся.

Нет, он не из­ле­чил­ся еще от сво­его го­ря. Не­у­же­ли его сно­ва бу­дут тер­зать кош­ма­ры? Не­у­же­ли опять поя­вит­ся эта жен­щи­на, оку­тан­ная чер­ны­ми вуа­ля­ми? Вир­жи­ни воз­ник­ла пе­ред ним хо­лод­ная, мерт­вен­но-блед­ная, с раз­ме­тав­ши­ми­ся во­ло­са­ми. Оли­вье сдер­нул про­сты­ни с ди­ва­на и как был в оде­ж­де за­рыл­ся в них. Он за­крыл го­ло­ву свер­ху по­душ­кой и, за­ко­пав­шись в ук­ры­тье, так и ле­жал, слов­но ежик. За­та­ив ды­ха­ние, ре­бе­нок по­чув­ст­во­вал, что все его те­ло со­тря­са­ет дрожь.

*

Но на сле­дую­щее ут­ро опять све­ти­ло солн­це, ря­дом с ди­ва­ном Оли­вье стоя­ла Эло­ди в сво­ем цве­та­стом плать­и­це, она его рас­тал­ки­ва­ла и с кра­си­вым звон­ким ак­цен­том, еще пол­ным де­ре­вен­ской све­же­сти, по­вто­ря­ла:

— Эй! По­ра! Этот па­рень пре­вра­тил­ся в та­ко­го лен­тяя! С тех пор, как он про­гу­ли­ва­ет­ся с прин­цес­са­ми… Эй! Ле­ни­вец, те­бя при­дет­ся под­нять. Твой ку­зен уже дав­но ушел.

Вче­раш­ние стра­хи ис­па­ри­лись. И вот он си­дит за сто­лом, за боль­шой чаш­кой ко­фе с мо­ло­ком, об­ма­ки­ва­ет в не­го тар­тин­ку с мас­лом, и жел­тые глаз­ки жи­ра пла­ва­ют на по­верх­но­сти. Оли­вье слег­ка оту­пел, как бы­ва­ет на сле­дую­щий день по­сле празд­ни­ка, он смот­рит на все кру­гом осо­ло­ве­лым взгля­дом.

Все ка­жет­ся ему уди­ви­тель­ным — он мо­ет­ся, вле­за­ет в ко­рот­кие шта­ниш­ки, рас­прав­ля­ет в шка­фу свой из­мя­тый кос­тюм­чик, вы­слу­ши­ва­ет уп­ре­ки Эло­ди и вот уже ду­ма­ет, что ско­ро пой­дет иг­рать с друж­ка­ми.

Вме­сте с Лу­лу и Кап­де­ве­ром они по­па­да­ют в раз­гар яр­ма­роч­но­го празд­не­ст­ва, раз­лив­ше­го­ся по буль­ва­рам от пло­ща­ди Ан­вер до Ба­тинь­оль. Лу­лу, у ко­то­ро­го день­жа­та во­дят­ся, уго­ща­ет сво­их дру­зей прев­кус­ны­ми, со­ча­щи­ми­ся жи­ром гол­ланд­ски­ми оладь­я­ми, их про­да­ют в бе­лых бу­маж­ных фун­ти­ках. По­том ре­бя­та уча­ст­ву­ют в двух пар­ти­ях япон­ско­го биль­яр­да и по­ку­па­ют се­бе «па­па­ши­ну бо­ро­ду» — слад­кое ро­зо­вое ла­ком­ст­во, при­ли­паю­щее к гу­бам.