Шведский стол (сборник)

В третьем классе школы, возвращаясь как-то домой в крайне удрученном расположении духа, вызванном тройкой по математике, Боря сделал заключение, что ручка похожа на знак параграфа – хоть и витиеватая, в локонах, но очень строгая. А однажды бабушка сообщила ему, что по национальности Кляйманы немцы, и пару вечеров Боря провел, сравнивая их жизнь с жизнью семейства Димки Зайцева, его одноклассника, жившего на первом этаже. Вспоминал фразы, улетавшие иногда из их квартир к соседям сквозь открытые окна. Музыку их праздников – мамины пластинки, неровно кружившие на проигрывателе с красивым названием «Ригонда» и извлекавшие скучные, в общем, звуки, которые, переходя друг в друга, поскрипывали, как песок на берегу прохладного моря, – и пугающе громкие, раскатистые песни про коней и атаманов, доносившиеся с первого этажа… Поразмышляв об особенностях национальных характеров, Боря сделал вывод, что ручка скорее немка, чем русская. Вывод, впрочем, вовсе не противоречил истине – их двухэтажный, на шесть квартир, домик строили еще кенигсбергские мастера, а отец утверждал даже, что охристого цвета черепицу на крыше выкладывал собственноручно прадед Бориса Отто – в свое время самый известный в городе кровельщик.

Тайная жизнь латунной ручки не давала Борису покоя. Всякий раз загораясь от солнечного луча, как от спички, ручка словно заговорщицки ему подмигивала, предлагая не входить в собственную квартиру, а переместиться на много десятилетий назад, увидеть, как по зеленой улочке его высокий суховатый прадед, одетый в воскресный костюм, направляется к строгой церкви с острой колокольней, по пути церемонно приветствуя знакомых и удовлетворенно узнавая дома, крыши которых он сам покрывал черепцей – античной, голландской или татарской кладкой, а еще рисунком «бобровый хвост» или «монах с монашкой»…

В пятнадцать лет Боря написал об этом свой первый рассказ. Так долго дразнившая его воображение другая жизнь больше месяца скользила по строчкам ученической в линейку тетрадки, примеряла на себя сочетания слов, как костюмы, и бесследно растворялась в многоточии, которым Боре чаще всего хотелось заканчивать предложения. Написав фразу, он подолгу ее перечитывал, удивляясь тому, что получилось не совсем так, как Боре на самом деле хотелось. Но переписывать не решался, потому что его вдруг охватывала пронзительная жалость к словам – его собственным словам, которые он отбирал мучительно, выкладывая ими мозаику текста, почти так же, как прадед когда-то выкладывал причудливый черепичный рисунок города…

В рассказе почти не было действия, просто описывался один день жизни Отто Кляймана. В этот день он закончил крышу нового дома, в одну из квартир которого его семья должна была перебраться после окончания строительства. До конца рабочего времени оставалось еще больше часа, Отто предложил свою помощь плотникам и сам врезал в извилисто-филенчатую дверь своего будущего жилища замок и латунную ручку. А потом совершенно случайно заметил, как с чердака на свежеструганый, лесом пахнувший пол навзничь упал ровный солнечный луч – после чего ручка загорелась, и стало видно, как дышит воздух… Вот, собственно, и все, о чем шла речь.

Каждый вечер Боря перечитывал тетрадные страницы, но показать написанное кому-нибудь из друзей или родственников не отваживался – боялся, что рассказ покажется неинтересным, и у Бори спросят, зачем он вообще это написал. «Действительно, зачем?» – задумывался он, но найти хоть сколько-нибудь вразумительный ответ не мог.

Однажды на летних каникулах перед девятым классом они с Димкой Зайцевым решили впервые в жизни напиться. За гонорар в виде стоимости кружки пива уговорили какого-то забулдыгу купить им в вино-водочном бутылку портвейна, в автомате газировки стащили два сизых граненых стакана и расположились в темном, на курьих ножках домике во дворе выехавшего на дачу детского сада.

Когда в бутылке оставалось меньше половины, Боря решительно вскочил и побежал домой за заветной тетрадью.

«Рассказ? Твой?» – удивился Дима и принялся медленно читать, иногда шевеля губами и переспрашивая вслух. Вообще-то Боря и сам знал, что почерк у него неважный, но Димкина манера чтения да еще в сочетании с застывшей на его лице миной изумления страшно раздражали автора – и автор уже раскаивался, что поддался порыву и решил обнародовать свое произведение. Когда же Димка добрался наконец до последней страницы, Боре и вовсе захотелось наброситься на своего первого читателя с кулаками.

– Ну че тебе сказать? Нормально! – отреагировал между тем читатель. – Даже интересно, как они тут жили раньше. Мои-то предки в Калининград приехали по распределению после института, а у тебя здесь корни, и это чувствуется…

Бить друга Боре больше не хотелось, теперь он готов был крепко пожать ему руку или даже обнять.

– А ты Селедке показать это не хочешь? – спросил Дима. – У нее же муж в «Калининградской правде» работает, он к отцу на завод приходил интервью брать… Может, они напечатают, а?..