Швейк жив!

Гашек. Пойдемте, пан Мареш. Сортир – лучшее место для политических споров. Вся политика вытекает из отхожего места.

(Гашек и Мареш идут к дверям, Мареш что-то убежденно втолковывает своему собеседнику)

Мареш. Я вам объясню. Существует всемирный жидовский заговор, а Коминтерн – это их главная синагога…

(Гашек и Марш выходят из трактира)

Инвальд. Ну все! Учитель Мареш оседлал любимого конька.

Панушка. Боюсь, что кончится мордобоем!

(Панушка как в воду глядел. Слышен шум, крики, звуки ударов. В трактир вбегает Мареш, он держится за покрасневшую щеку. Его преследует разгневанный Гашек)

Мариш (испуганно кричит). Убивают!.. Полиция, полиция!

Гашек. Кто вы такой, чтобы оскорблять Ленина и Троцкого? Вы знаете их? Вы знакомились сих трудами?

Панушка (встает между повздорившими). Тихо, тихо! Ярда, успокойся!

Инвальд. Не надо скандалов в моей господе!

Инвальдова.

У нас тут не Прага!

Мареш (плаксиво). Он дал мне пощечину… я этого так не оставлю… я воспитатель в «Соколе»

Инвальд. Вы бы, пан воспитатель, не приставали ко всем подряд в сортире … с политическими разговорчиками.

Гашек (постепенно успокаиваясь). Добро… я погорячился… Вы приличный человек, пан Мареш. Только начитались клеветнических статеек в «Сучке». А что до пощечины, то дайте мне по морде и будем квиты.

(подходит к Марешу и подставляет щеку)

Мареш

(боязливо). Я до вас не дотронусь, пан комиссар.

Гашек. Я настаиваю… Ну! Или вас силой заставить меня побить?

(Мареш кончиками пальцев касается щеки Гашека и падает к нему в объятия)

Гашек. Все, все! Мир! Друзья навек!

Мареш (испуганно). Да, да. Друзья, пан красный комиссар.

Гашек.

Выпьем за примирение!

Панушка (решительно). Нет, Ярда! На сегодня хватит! Тебе надо отдохнуть и привести себя в порядок.

(Уводит из трактира Мареша. Супруги Инвальдовы тоже уходят по хозяйственным делам. Гашек остается в одиночестве)

Явление 4

Гашек.

Гашек ходит по опустевшему трактиру, жестикулирует и разговаривает сам с собой.

Гашек. Устроил скандал. А что делать? Не выношу, когда бездумно ругают большевиков. Ведь я не сразу пришел к коммунистам, сначала был анархистом и пацифистом. Как и многие из моих земляков, которых погрузили в телячьи вагоны и отправили воевать против их воли. На дверях вагона кто-то выцарапал стишки: «Три тонны удобренья для вражеских полей. Сорок человечков иль восемь лошадей». Солдаты, эта «серая скотинка» не собиралась отдавать свои жизни за интересы Габсбургов. Все мечтали поскорее сдаться в плен, что нам и удалось проделать во время сражения у Хорупан. Пока я дрых в окопе, русские начали наступление. Меня разбудил старший писарь Ванек, до войны владелец москательной лавки в Кралупах. Надпоручик Лукаш торопил всех с отступлением, он в особенности волновался за жизнь, своего денщика Франты Страшлипки, который таскал вещмешок с офицерским провиантом. Я отстал, чтобы поправить обмотки на больных ревматизмом ногах, мы выждали немного, вылезли из окопов и дали деру к русским. Страшлипка так и убежал с чемоданами обер-лейтенанта, потом мотался с его барахлом по всей России. То был самый смешной из всех бородатых, анекдотов, которыми бедняга потчевал маршротиху. Пес надпоручика Лукаша прибился к нам, он тоже изменил Габсбургской монархии, почуяв запах свободы.

Потом был лагерь для военнопленных, грязь, вши, тиф. Через некоторое время в лагере начали набирать желающих сражаться против австрийцев. Были сформированы чешские дружины. Я вступил в ряды первого полка имени Яна Гуса, участвовал в кровопролитных боях под Зборовым, даже заслужил крест святого Георгия четвертой степени. Пожалуй, никто в Чехословакии не знает, что Ярослав Гашек – георгиевский кавалер. Дружина превратилась в бригаду, потом в дивизию и, наконец, в корпус.