Швейцер

Адажио: С большим трудом мне удается вернуть людей на рабочие места в душном лесу. Ни дуновения ветерка. Время от времени раздается удар топора».

Гантер писал в своей книге, что таких плохих рабочих, как у Швейцера, ему, наверное, никогда не приходилось видеть. Швейцеру некогда было заниматься сравнениями: ему нужно было как можно скорее построить больницу для этих вот самых рабочих. И он дирижирует своей «симфонией».

« Скерцо

: Несколько шуток, которые мне удается выдавить из себя в моем отчаянном положении, возымели успех. Духовная атмосфера оживляется, то там, то здесь слышатся веселые возгласы, некоторые из рабочих затягивают песню. Становится к тому же прохладнее. Легкое дуновение ветерка крадется от реки по густому подлеску.

Финале: Теперь все в веселом оживлении. Этот зловредный лес, из-за которого им пришлось идти сюда вместо того, чтобы спокойно сидеть в больнице, получит по заслугам. Рабочие с криком и воем переходят в наступление, со звоном стукаются друг о друга топоры и ножи. Теперь лишь бы только не пролетела птица, не пробежала белка, не послышались вопрос или команда, потому что малейший посторонний звук может разрушить это опьянение. Тогда топоры и ножи встанут на отдых, люди начнут обсуждать происшедшее да вдобавок еще какие-нибудь случаи, о которых им когда-то довелось слышать, и уж тогда их больше не втянуть в работу.

К счастью, нас ничто не отвлекло. Музыка звучит все громче и стремительней. И если финале продолжается хотя бы полчаса, день прошел не зря. Так идет до того момента, пока я не крикну: «Амани! Амани! (Шабаш!)», объявляя этим об окончании работы».

Он пишет об этой трудовой «симфонии» с тем же увлечением, с каким писал когда-то об исполнении Баха. Он и руководит своим неповоротливым ансамблем с такой же серьезностью, с какой некогда руководил баховским хором в Страсбурге.

Он очень увлечен планировкой, намечает для себя главные задачи: во-первых, учесть нужды больницы; во-вторых, рационально использовать традиции африканского строительства. «Мы решили строить на сваях, потому что хотим расположить свою деревню вдоль берега, так же, как туземцы обычно размещают свои деревни...» Швейцер с гордостью записывает, что он строит доисторическую озерную деревню и что он будет «современным доисторическим человеком»,

Швейцер сам устанавливает сваи, а плотники сколачивают дома. Здания он решил расположить с востока на запад, чтобы солнечные лучи не били прямо. Ламбарене близко к экватору, и солнце здесь очень мало продвигается к северу или к югу.

Направленное расположение домов, узкие длинные здания, продольная сквозная щель между крышей и потолком — все это должно спасать хоть немного от нестерпимой жары.

Кстати, у новой больницы будет особая по сравнению с селением Ламбарене долгота и свое собственное больничное время, на четверть часа отличающееся от ламбаренского: впоследствии это составляло предмет особой гордости стареющего доктора. Может, он видел в этом поселке особое, независимое царство добра и утоления боли с особым временем, со своим собственным интернациональным населением и единственной, никак организационно не оформленной организацией — человеческим Братством Боли.

Среди всех его хлопот Швейцера особенно утешала мысль, что душевнобольные будут иметь здесь свою палату...

Из Швейцарии приехал еще один молодой доброволец. Сумеет ли он обращаться с рабочими так, чтобы доктор вздохнул свободно? Есть ли у него способности?

— А в чем они заключаются?

— Сочетать в нужной пропорции доброту и твердость характера, — говорит Швейцер. — Избегать лишних разговоров, но уметь пошутить, когда нужно.

На строительной площадке много пальм. Швейцер выкапывает их и переносит на новые места. Африканцам это сострадание к пальмам кажется странным извращением. Что касается любви к животным, даже к самым низшим тварям, то ее понимание дается его рабочим с меньшим трудом. Правда, они смущенно улыбаются или просто стараются не замечать, как Швейцер, прежде чем опустить в землю сваю, смотрит, нет ли там жабы, муравьев или еще какой-нибудь живности. Но однажды доктор вдруг слышит, как один из его рабочих, на первый взгляд очень неразвитый пришелец из верховьев Огове, вдруг начинает объяснять товарищу, который захотел стукнуть ножом жабу, что животные такие же твари, как мы. «Я рассчитаюсь еще как-нибудь со всеми, кто мучит животных!» — говорит он запальчиво, обращаясь к изумленным товарищам.

Что означали все эти предосторожности Швейцера в лесу, кишащем живыми тварями? Что значило это нежелание убивать без крайней необходимости? Что это было? Фарисейство — как утверждали многие? Юродство? Доведение разумного принципа до абсурда? Или просто нежелание уничтожать жизнь понапрасну, без крайней необходимости? Просто сострадательная чуткость характера? Просто по возможности последовательное соблюдение принципа, о котором Швейцер писал в своей «Культуре и этике»: