Он еще долго не может прийти в себя, глубоко и часто дышит и никак не может отдышаться. Язык собаки свесился вбок, пасть широко открыта, лохматые бока часто поднимаются и опускаются, хвост упал в пыль. Шутка ли, почти два часа по жаре, больше 20 км он несся по дороге за машиной, да еще и перебежал хоть и не очень высокий, но все же перевал! Барсук ужасно устал и теперь приходит в себя.
Но зачем он вообще убежал с нами?
У кафе тормозит КамАЗ с открытым сзади кузовом-фургоном. Из грузовика приносят наши чистые вещи, которые мы много дней назад оставили у Юры в Курае. Водитель КамАЗа и Володя стоят у грузовика, курят и о чем-то негромко разговаривают. Володе пора возвращаться обратно в Ачик, а КамАЗ тотчас уедет в Чибит.
– А чего Барсук-то убежал от Артема? – спрашиваю я напоследок Володю.
– Да надоело ему в горах. По дому соскучился. По хозяйкиным харчам! – улыбается Володя.
Отдышавшись под забором, Барсук вскакивает и бежит к КамАЗу. Он ловко запрыгивает в кузов, задний борт которого сейчас откинут вниз. Водитель закрывает борт, поднимается в кабину, и машина трогается в сторону Чибита. Последнее, что мы успеваем заметить, – это довольная хитрая морда Барсука, который удобно устроился у дальней стенки фургона на мягких теплых тряпках и катит теперь с комфортом по Чуйскому тракту домой, в родной Чибит.
По Курдйскому хребту и в верховьях Башкауса
Цанатов топор
Поздние летние сумерки в горах. Сыро и прохладно. Шумит по разноцветным камням быстрая прозрачная речка. Вокруг тропы густые и высокие, по пояс, мокрые и холодные кусты курильского чая, с маленькими желтыми цветочками. Идешь по ним к реке с закопченым котелком, а вода заливается сверху в сапоги с мокрых листьев и веток. Мы только что спешились и теперь торопимся разбить лагерь, развести костер, приготовить чай и пищу, просушиться.
Я быстро ставлю палатку, приминая прорезиненным днищем высокую мокрую траву. Позади долгий, на весь день, конный переход. Вышли утром с озер Калбакая, приехали к месту ночлега только в сумерках. Позади почти полсотни километров – долгий и быстрый переход. Два перевала выше 2500, пара коротких привалов, полдня под ледяным дождем. Теперь мы хлопочем по хозяйству на небольшой чистой речке Узунтытыгем, левом притоке реки Кокоря. Это в южных отрогах восточной части Курайского хребта, над степью Кокоря, восточной частью огромной Чуйской степи.
Поляна на этот раз небольшая, круглая, со всех сторон окруженная скалами. Высота почти 2100 м, поэтому холодно. Но зато под защитой скал нет ветра. А главное, здесь есть дрова. На левом берегу Узунтутугема гора круто уходит вверх, вся она покрыта густой лиственничной тайгой. По-алтайски узунтытыгем –
Посреди нашей поляны лежит покрытый мокрой темной корой огромный ствол давно упавшей лиственницы. Наш проводник из Саратана Цанат принимается отрубать от него щепу для костра. Под мокрой корой древесина лиственницы сухая, звонкая. Щепа легко отделяется от ствола и быстро разгорается жарким огнем. Сооружаем сразу большой костер, обступаем его кругом и сушимся: за день все насквозь промокло – одежда, обувь, вещи. Огонь согревает нас, от вещей идет густой пар, в котелке закипает вода для чая.
Цанат – крепкий среднего роста сорокалетний мужчина из деревни Саратан, расположенной на среднем Башкаусе, в густой тайге. Он неразговорчив и доброжелателен, часто заразительно смеется. На его голове серая городская шляпа, которая делает из него настоящего ковбоя. Шляпа очень идет ему. Внешне он совсем не похож на алтайца, скорее на индейца или тибетца. Цанат любопытен как ребенок, ему все интересно.
– А ты был в Сахаре? – спрашивает он меня.
– Нет, не был, а что? – удивляюсь я вопросу.
– Интересно, как там люди живут. В пустыне-то, без леса!
И я рассказываю, что знаю, про бедуинов и их просторные шатры, про верблюдов и про колодцы посреди пустыни, окруженные финиковыми пальмами.