Сияние

Когда Цитера сняла своё новое лицо с крючка, я увидел под ним ещё одно. Я уставился на эту маску, словно она была моим собственным лицом, и я осознал, что перед её тёмной красотой моё своеволие уже рассыпалось в прах. Это была маска чумного доктора — чёрная, с клювом таким толстым и длинным, что он наполовину закрыл бы мою грудь. В глазные прорези были вставлены пузыри зелёного стекла; Totentanz

 — древнегерманский танец со смертью, — нарисованный линиями из мельчайших изумрудов, кружился у основания длинного клювообразного рта и вдоль скул, заострённых так свирепо, словно маска страдала от голода. Искрящийся зелёный Папа вприпрыжку двигался вслед за королём, который вертелся вслед за крестьянином, скачущим вслед за ребёнком в малахитовых лохмотьях, который дурашливо плясал позади девы, чьи длинные ультрамариновые волосы развевались на ветру, все они бежали по краю маски; резвились, качались, делали коленца, следуя за Смертью, которая танцевала джигу на челе, с косой вместо партнёра, приподняв ногу в шаге фламенко, костяными руками выстукивая ритм человеческого сердца, который то ускорялся, то замедлялся, превращаясь в ничто. Веер строгих лезвий, словно тиара сурового вида, венчал маску. Я коснулся кончиками пальцев её гладкой, тёмной поверхности: мерцающий скачущий ребёнок отчаянно тянул руки к деве, танцующей перед ним, оставаясь вне досягаемости; но она ни разу не взглянула назад, её зелёная, живая грудь рвалась вперёд и вперёд, а руки распростёрлись в напряжённом и нетерпеливом объятии, обращённом к Смерти, и лишь для неё одной сияли глаза плясуньи.

— Сто баксов, за обе — сто восемьдесят, — сказал продавец масок.

Пребывая в безопасности внутри изумрудного Totentanz, я плыл сквозь ротический[59]

грохот Базы: звук, с которым одежда тёрлась о тела людей; колокольный звон, предшествующий объявлениям; потёртые униформы багажных носильщиков; дети-попрошайки, выклянчивающие не монеты, но новости с Земли — сладкие кусочки жизни на родине, которые можно было бы унести в какую-нибудь лачугу и там как следует обдумать с сосредоточенностью извращенца.

Наш эскорт, разумеется, непростительно опоздал, чего, как я предположил, стоило ожидать, раз уж человек, пославший встречающих, называет себя Безумным Королём, но от того, что ожидания мои оправдались, реальность не сделалась менее раздражающей. Какой смысл рассказывать в подробностях о часах, потраченных на ожидание? В шесть часов вечера прозвучал клаксон, и вся База хлынула на одну сторону — «Сколько миль до Вавилона?» передавали через публичную антенну, со всей возможной чёткостью, подходите все, подходите ближе. Сядьте рядом, прижмитесь друг к другу, Веспертина снова в беде, и от этого всех нас переполняет жизнь. Я увидел Вайолет Эль-Хашем, древнюю мою корабельную подругу, устроившуюся в кресле, чтобы можно было наблюдать за плутонцами, собирающимися возле радио, впервые увидеть аудиторию во плоти. Серия была старая — не то повтор, не то на этой самой далёкой из внешних планет её ещё не слышали. Или, быть может, студия устроила так, чтобы она смогла испытать этот момент посреди холода и увидеть, как в толпе передают друг другу пластиковые стаканчики с сидром. Я ощутил причудливый, нежеланный укол тоски по Вайолет; я отбросил это чувство, словно старый носовой платок.

Мадам Брасс, акула в женском облике, неспособная даже на миг сдержаться, замереть и ничего не делать, спрашивала у каждого прохожего, который оказывался слишком медлительным, чтобы удрать от неё: «Нам надо в Сетебос-холл, туда ведут какие-нибудь дороги, общественный транспорт? В котором часу прекращают ездить поезда?» Я оставил её в покое. Сам-то преуспел в ничегонеделании. Это, можно сказать, моё хобби. Но она не испытывала никакого удовлетворения, созерцая парад плутонцев в масках. Мужчина в сморщенной, чудовищной, кроваво-красной маске вепря покачал головой и вскинул руки. «Не спрашивайте — а ещё лучше, не ходите туда». Медная баута с подбородком как утюг и обледеневшей треуголкой из рассечённых гранатов взмолилась: «Никто не идёт туда, если его не вызвали. Если вас не вызвали, благодарите звёзды и не лезьте на рожон». Женщина в моретте цвета тёмного вина с нарисованными небесными кругами, с таким милым телом, что его очертания виднелись и под пухлым зимним костюмом, даже перекрестилась.