Сияние Каракума (сборник)

И всё-таки я не была одинока. Чаще других меня навещал Пошчи-почтальон. Каждый день заходил, когда за почтой приезжал. Правда, пускали его не всякий раз, но он мне через окошко улыбался и разные знаки руками делал: Еламанчика, мол, покажи. Показывала. — самой приятно было похвастаться сыном. Раза два Кемал-ага с Тойли наведывались — тут я совсем именинницей ходила, павой, прямо раздувало меня от мелкого тщеславия — ещё бы, сам башлык приехал! А малюсенький червячок сидел где-то в печёнке и точил: «А старики не идут… а старики не идут…» Вредный такой червячок, въедливый, так бы и щёлкнула его по макушке!..

Больше месяца провалялась я в больнице. С осложнениями разными. Однажды нянечка сообщила:

— Женщина тебя дожидается во дворе. Из Ходжа-куммета. Может, та, которую ждёшь?

Я так и подскочила.

— Молодая, старая?

— Скорее пожилая.

— Значит, всё-таки свекровь!

Я кинулась за Еламанчиком. Всё во мне ликовало и пело: признала-таки, вредина, и внука и невестку! Теперь мамой называть её стану!..

Это была не свекровь, а Кейик-эдже. Она по-матерински обняла меня, расцеловала Еламанчика, разложила на скамейке платок с гостинцами.

— Каждый день вспоминала тебя, — говорила она, утирая глаза кончиком головного платка. — Хоть один разок в день да вспомню. Давно бы приехала, да сама знаешь, сколько дел в моей женской бригаде. А дорога не близкая да солончак по пути. В нём, говорят, во время дождей целый верблюд с вьюками утоп.

Она выложила мне целый хурджин сельских новостей, приберегая под конец самую трагическую. А я, ни о чём не подозревая, слушала и забавлялась с Еламанчиком, который гукал и пускал ртом пузыри. Ласково светило солнышко, свежо и хорошо было в большом больничном дворе, вроде бы не больница здесь, а парк для отдыха.

Долго говорила Кейик-эдже. Потом примолкла, повздыхала.

— Айджемал-то, бедняжка, умерла…

Я ушам своим не поверила.

— Ребёночка она больше положенного носила, — рассказала Кейик-эдже. — Ну, а Тувак — она же всезнайка: «Наелась, — говорит, — поди, верблюжьего мяса, аппетит свой сдержать не можете, теперь будешь, как верблюдица, целый год носить». Да и потащила её к рябому Ата. У того верблюд — здоровенный, что твой бархан. Тувак заставила бедняжку под ним пролезть. А верблюд — он скотина безмозглая — то ли ногой её ударил, то ли брюхом придавил. В общем, умерла она в родах. И девочка мёртвенькая родилась. А уж такая хорошенькая, такая хорошенькая! Вылитый Кепбан.

У меня волосы на голове зашевелились.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Я вернулась в село.

Кейик-эдже не дала даже дверь дома отпереть — утащила к себе, как трофей военный, усадила на почётное место, угощение выставила. Я не отказывалась, особенно пить хотелось с дороги.

Не успели по пиале выпить, Тойли пришёл. Он уже оправился после отъезда Найле, выглядел подтянутым, деловитым.

— Вовремя объявилась, — сказал он. — Мы тут в школе совсем замотались. Представляешь? — двое на такую ораву детишек! Сапар-ага, он совсем старенький, ветром его качает, на ходу спит — где ему с сорванцами управиться. Подписка у нас недавно была, на заём. Дружно прошла, сознательно, никого уговаривать не пришлось, как до войны. Я тут… С парторга, понимаешь, стопроцентный охват требуют… Так я тебя тоже подписал. Если возражаешь, сам выплачивать буду.

— Спасибо, — поблагодарила я. — Вы больше ничего не придумали?

— Ладно, — сказал он, — не ершись. Почему не позвонила, когда из больницы выписывалась? Телефон-то есть. Мы бы транспорт организовали.

— И оркестр со знамёнами, — дополнила я. — Чего беспокоить пустяками занятых людей? Не маленькая, на попутных добралась.

— С малышом трудно.

— А Еламанчик у меня парень понимающий, самостоятельный, — сказала я. — Верно, сынуля?

Он ответил:

— Гу! — И стал ловить ручонками солнечный луч.

После полудня к нам зашёл Кемал-ага, пыльный и усталый, как всегда. Он почмокал над Еламанчиком, сделал ему «рожки». Малыш сразу же уцепился за председательский палец. На лице Кемала-ага мелькнула улыбка, и он долго не отходил от колыбельки — её раздобыла и подвесила в углу комнаты неизменная Кейик-эдже.

— Вовремя вернулась, — повторил он за чаем фразу Тойли. — В сельсовете дела запущены, порядок бы навести не мешало. А тут ещё одно — детишек ждём. Только что из района звонили.

— Эвакуированных? — догадалась я.

— Ленинградских, — уточнил он. — Люди по горло заняты. Все, кто передвигаться может, — на хлопчатнике. Много его требуется для фронта. А детишкам мы хотим сад колхозный предоставить — устроить там что-то вроде пионерского лагеря. Как думаешь?

— Подходящее место, — одобрила я.

— По-моему, тоже подходящее, — сказал он. — Значит, договорились?

— О чём?

— О лагере, конечно.

— Не понимаю.

— Болезнь на тебя подействовала, что ли. Правление колхоза назначает тебя директором лагеря, что здесь непонятного?

— Трудно будет, — смутилась я. — Сельсовет, школа, лагерь..