Сияние во тьме

Потому что Роман о Холокосте волшебен. В нем Франц Игнац встречает в лагере друга – шахматное дарование по имени Давид. Давиду восемь лет, и он в двух шагах от того, чтобы стать гроссмейстером; его отец и отец его отца были чемпионами во Вроцлаве. Это недалеко от правды, хотя Роман о Холокосте никогда и не видел мальчика, который на самом деле жил в другом бараке. Он был латышом, и его имя начиналось на букву «К». Коля? Стоило бы запомнить. В реальной жизни мальчика расстреляли из пулемета вместе с сотнями других детей, но в Романе о Холокосте они с Францем Игнацем долго рассуждали о логике нацистов и о том, как, воспользовавшись метафизическим дефектом в их рационализме, они могут всех спасти. Это явно комично, и, хотя такое рассуждение явилось не из реального мира лагерей, в нем содержится глубоко человеческая и философская истина, блестяще работающая в Романе о Холокосте.

Они уже снижаются над Нью-Йорком, и пока они подлетают, внизу маячит Лонг-Айленд. У Романа о Холокосте закладывает уши, он вынужден вонзить в одно из них мизинец. Когда самолет касается земли, его соседи аплодируют, а он думает: зачем?

Сопровождающая от американского издателя ждет у выхода, подняв его книгу, чтобы он ее узнал. Она хочет взять у него ручную кладь, но он с легкостью отвергает помощь. Снаружи ждет лимузин от телеканала, кожаная полость вместо сиденья, дополненная баром, и с телевизором, показывающим – постоянно, предполагает он, – канал, по которому его покажут.

– Как тур? – спрашивает сопровождающая, и он отвечает, что это его первое мероприятие и что обычно он боится подобных вещей и вообще редко выходит из своей квартиры. Он понимает, насколько жалко это звучит, пусть даже это правда. Почему он чувствует потребность исповедоваться перед незнакомыми людьми?

– Вы, наверное, взволнованы всей этой шумихой из-за Опры. Мы – да.

– Это было довольно неожиданно, – признает он. – Должен сказать, я мало что знаю о самом шоу.

– Оно классное, – заверяет она. – Все его смотрят.

Куинс проносится мимо, и Роман о Холокосте вдруг одолевает голод. Ему хочется уйти в отель и поспать. Он уже скучает по Лондону, по виду на парк из высоких окон, по свистящему на плите чайнику, зовущему его встать из-за стола и вернуться, ненадолго, в реальный мир.

Мимо проплывает кладбище в милю длиной, холмы усеяны крестами – сколько их тысяч? – а потом перед ним встает город, будто ограда, а внизу синеет река. Он бывал здесь раньше, гостил у своих издателей, но никогда не появлялся в качестве знаменитости (хотя, как ни странно, сейчас он чувствует себя даже менее реальным, скорее самозванцем). С моста фасады красиво блестят в оранжевом утреннем свете, и город словно принадлежит ему. Он задумывается: не так ли ощущается власть?

Сколько людей здесь живет – десять, двенадцать миллионов? Роман о Холокосте представляет, как их места занимают мертвые, как жилые и офисные здания набиты ими, лифты безнадежно пытаются закрыть двери.

Это профессиональный риск, думает он, или просто такова его жизнь и то, что ему повезло (не повезло) остаться в живых? Он здесь, Роман о Холокосте, и вот-вот засветится на все Штаты, и ему следует быть мудрым. Ответственность просто немыслимая. Что ему сказать этим людям?

Они захотят обсудить фильм, доволен ли он режиссером (нет) или сценарием – одеялом из простецких клише. Они спросят, соответствует ли фильм книге. По контракту он волен говорить, что думает, но его агент советовал либо говорить хорошее, либо вежливо уклоняться, переводить вопрос на следующий абстрактный уровень – о литературе против популярного искусства.

В фильме по Роману о Холокосте есть любовные сцены на нарах. Франц Игнац и Давид – подростки, и оба влюблены в одну девочку, которая в книге упоминается всего дважды. Всех нацистов будут играть британские актеры, а мальчиков – две американские телезвезды. Режиссер решил, что действие должно происходить летом, для усиления контраста – с пением птиц и солнцем, проглядывающим сквозь деревья. Он хочет использовать клезмерскую музыку[24] для деревенских сцен и угрюмую симфоническую – для лагеря. («Может быть, Мендельсон подойдет?» – хотел спросить Роман о Холокосте.) Все это режиссер написал в длинном, внезапном письме спустя месяц после того, как был подписан контракт. Роман о Холокосте с тех пор ничего о нем не слышал – только невнятные новости от агента.

– Подпишете мне экземпляр? – спрашивает его сопровождающая, и он непроизвольно берет у нее книгу, находит титульную страницу и подчеркивает свое имя. Для этого он здесь и находится.

– Спасибо, – говорит она. – Я еще не успела прочитать, но выглядит все очень интересно. Мне очень понравился «Выбор Софи»[25].

– Я не читал, – отвечает он, возвращая ей книгу, но она тут же пользуется преимуществом и говорит, что ему стоит посмотреть фильм, что Мерил Стрип в нем очень хороша.

Они уже на Манхэттене, машины плетутся от светофора к светофору, тротуары забиты людьми. Все мертвы, думает он, воображая, как все падают, как обмякшие тела лежат на рулях. Может, тогда они поймут.