Сила басурманская

Двухэтажный город утопал в вязком и влажном тумане. Влага оседала на желтых листьях деревьев и капала, словно дождь. Под каждым деревом темнели мокрые пятна. Несмотря на сонный туман, люди спешили по своим делам, торговцы открывали лавки, лоточники приставали к барышням, крестьяне пытались сбыть свежее молоко лодырям-горожанам. В считанные минуты пространства, залитые полупрозрачной пеленой, населил народ. Смутные фигуры, приближаясь к Ивану, обретали вполне конкретные очертания. Хмурый мясник, продавец булок, вымазанный в муке, девка-чернавка, двое башмачников, перекидывающих друг другу новый сапог, будто мяч, хитроглазый пострел-посыльный проходили мимо дембеля и вновь растворялись в водянистом мареве.

Прохлады не было, в мире все так же царил жар, просочившийся из Пекла.

Старшому наскучило рассматривать однотипные домишки и скудные подворья, он выспросил дорогу к княжьему терему и двинулся в центр Двери. Иван рассудил, что следует попытать счастья с Мухаилом, а уж затем идти к местному князю. Парень знал о своей славе победителя Злебога, но совершенно не представлял, как можно конвертировать ее в деньги.

По дороге выяснилось неожиданное: ростовщик Мухаил оказался в некотором роде градообразующим мужиком. На улице Иван услышал много нелестного в его адрес. Достаточно было того, что полное имя ростовщика звучало как Мухаил Гадцев сын.

– Да от тебя работы дождаться, как от Мухаила милостыни! – в сердцах воскликнул заказчик, выходящий из лавки скорняка.

– Гадцев меньше дерет! – неистовствовал покупатель, торгуясь с кузнецом.

Воронежскому дембелю оставалось лишь удивляться, насколько ненавидимым может быть человек, если его имя стало нарицательным.

На одной из площадей Емельянов-старший увидел помост, с которого давали представление уличные актеры. Сегодня там кривлялся единственный скоморох в колпаке да маске, вооруженный гудком. Следует заметить, что гудок представлял собой трехструнное подобие скрипки, по струнам которой играющий наяривал смычком. Дембель озадачился, ведь он с детства думал, что гудок – это дудка, но в небольшой толпе несколько раз восхищенно повторили:

– Гляди-тка, как гудит[8] благолепно, озорник!

Скоморох, уперший инструмент в колено, ловко наигрывал простенькую задорную мелодию, привлекая к себе праздный люд. Когда же собралась изрядная толпа, шут отбросил смычок и стал щипать струны, имитируя вдохновенную игру на гуслях. Лицу он придал выражение одухотворенной торжественности, голосу – глубину былинного вдохновенного сказителя.