Сила безмолвия

– На этой стадии ты входишь в состояние повышенного сознания самостоятельно, – сказал он. – повышенное сознание – тайна только для нашего разума. На практике все очень просто. Как и со всем другим. Мы усложняем вопрос, пытаясь сделать приемлемой ту безмерность, которая окружает нас.

Он отметил, что мне следует думать об абстрактном ядре, которое он дал мне, а не спорить попусту о своей персоне.

Я сказал ему, что думал об этом все утро и пришел к выводу, что метафорической темой истории были манифестации духа. Но я не мог различить в ней то абстрактное ядро, о котором он говорил. Это было что-то неопределенное.

– Повторяю, – сказал он тоном школьного учителя, муштрующего своего ученика, – манифестации духа – это название первого абстрактного ядра в магических историях. Очевидно маги подразумевали под абстрактным ядром нечто такое, что в настоящее время тобой не принимается во внимание. Эта часть, ускользнувшая от тебя, известна магам как доктрина намерения или безмолвный голос духа или невыраженная расстановка абстрактного.

Я сказал, что понимаю невыраженное как что-то неоткрытое явно, например, «скрытые мотивы». Он ответил мне, что в данном случае невыраженное означает нечто большее: оно означает знание без слов, лежащее вне нашего непосредственного понимания – особенно моего. Он признался, что понимание на которое он ссылается было просто за пределами моей уместности момента, а не за моими конечными возможностями понимания.

– Если абстрактные ядра остаются вне моего понимания, какой смысл рассказывать о них? – спросил я.

– Правило гласит, что абстрактные ядра и магические истории должны быть рассказаны на этом этапе, – ответил он. – и когда-нибудь, присущая историям, невыраженная расстановка абстрактного, которая является знанием без слов или доктриной намерения, откроет тебе твои собственные истории.

Я ничего не понимал.

– Невыраженная расстановка абстрактного – это не просто порядок, в котором даются абстрактные ядра, – объяснил он, – и не то, что в них есть общее, и даже не та паутина, которая связывает их. Это скорее то, когда познаешь абстрактное прямо, без посредничества речи.

В молчании он подверг меня тщательному рассмотрению с головы до ног с явной целью видеть меня.

– Да, пока для тебя это не ясно, – объявил он.

Он сделал нетерпеливый жест и даже вспылил, словно был раздражен моей медлительностью. Это взволновало меня. Дон Хуан не давал выхода психологическому недовольству.

– Ни ты, ни твои действия тут ни при чем, – сказал он, когда я спросил его почему он рассердился или разочарован мною. – это была мысль, которая проскочила в моем уме, когда я видел тебя. Это черта в твоем светящемся существе, которую старые маги давали всему, что имели.

– Расскажи мне об этом, – потребовал я.

– Я напомню тебе о ней как-нибудь в другой раз, – сказал он. – между тем, давай продолжим беседу об элементе, подпирающем нас: об абстрактном. Элемент, без которого нет ни пути воина, ни самих воинов в поисках знания.

Он сказал, что затруднения, переживаемые мной, не были ничем новым для него. Он сам прошел через муки познания невыраженного порядка абстрактного. И не будь указующей руки нагваля Элиаса, он был бы таким же взвинченным, как и его бенефактор, у которого было много действия и очень мало понимания.

– Каким был нагваль Элиас? – спросил я, меняя тему.

– Он во всем отличался от своего ученика, – сказал дон Хуан. – Он был индейцем, очень темным и массивным. У него были грубые черты, большой рот, сильный нос, небольшие черные глаза, густые черные волосы без седины. Он был резче, чем нагваль Хулиан, и имел большие руки и ступни. Это был очень скромный и очень мудрый человек, но он никогда ничем не выделялся. По сравнению с моим бенефактором он был тусклым. Всегда весь в себе, обдумывая вопросы. Нагваль Хулиан шутил, что его учитель наделен тонной мудрости. За его спиной он называл его нагваль-тоннаж.

– Я никогда не видел смысла в его шутках, – продолжал дон Хуан. – Для меня нагваль Элиас был как глоток свежего воздуха. Он терпеливо мог мне объяснить что угодно. Это похоже на мои объяснения, но возможно он в чем-то был несколько глубже. Я не могу назвать это что-то состраданием, скорее подошло бы сопереживание. Воины не могут чувствовать сострадания, поскольку они больше не чувствуют жалости к себе. Без движущей силы самосожаления сострадание бессмысленно.

– Дон Хуан, ты говорил, что воин является всем для себя самого?

– В некотором смысле да. Для воина все начинается и кончается в нем самом. Однако, его контакт с абстрактным вынуждает его преодолевать свое чувство важности. Поэтому личное "я" становится абстрактным и безличным. Нагваль Элиас считал, что наши жизни и наши личности совершенно похожи, продолжал дон Хуан. – в этом смысле он чувствовал себя обязанным помогать мне.

Я не чувствую эту схожесть с тобой, поэтому полагаю, что могу рассматривать тебя во многом так же, как нагваль Хулиан рассматривал меня.