Сила обстоятельств

Андре Массон подписал «манифест 121». Мы восхищались его картинами, в его облике и речах, лукавых и простодушных, было много обаяния. Он старый анархист, и его чрезмерная аполитичность отдалила нас от него. Арест Диего открыл ему глаза. Роза все свое время отдавала заключенным алжирцам и их семьям, помогая им. Я встречалась с ней при разных обстоятельствах, один раз мы ужинали в их квартире на улице Сент-Анн только с ними, другой раз вместе с Булезом, тоже подписавшим манифест. Массон носил бороду; он восхитительно рассказывал истории о прекрасных временах сюрреализма. Из произведений Булеза мы знали и любили «le Marteau sans maltre» (Молоток без мастера) и первую тетрадь «Structure» (Структур), но не слушали «Pli selon pli» (Складка за складкой), опасаясь, что не сможем уловить смысл с одного раза. По книге Голеа и рассказам Массона он нам очень нравился. Молодого немецкого композитора, исполнявшего одно из своих произведений на концерте, где дирижировал Булез, освистала публика, и он, потрясенный, убежал после исполнения одной части. Булез силой вернул его на сцену: «Ваши свистки доказывают, что вы ничего не поняли: он сыграет сначала». Композитор снова исполнил произведение, и зал слушал молча. Внешность Булеза вполне сочеталась с тем, что я о нем знала. Работал он в Баден-Бадене, ибо уровень немецких музыкантов считал гораздо выше французских. Он объяснил нам, как восстанавливают старую музыку, как происходит запись: не за один раз, как я думала, а по маленьким кусочкам. Концы фрагментов звукозаписывающей ленты склеивают, подобно тому, как монтируют фильм. Требуется несколько часов, чтобы довести до нужного уровня пять – десять минут музыки: малейшая ошибка или помеха, которые в концерте пройдут незамеченными, становятся невыносимыми, если повторяются при каждом прослушивании. Вот почему пластинки обходятся дорого: они требуют значительной работы. Зато такой способ позволяет применять разные хитрости: в сонатах Баха виртуоз может сразу играть партию фортепьяно и партию скрипки. Булез говорил и о своей дирижерской работе. Исполнители, рассказывал он, знают лишь определенную сторону произведения, для каждого свою, в зависимости от занимаемого каждым места, инструмента, на котором он играет, и тех, кто его окружает: ту же симфонию треугольник слышит иначе, чем первая скрипка. И если нарушить привычный им порядок, они будут сбиты с толка.

Незадолго до январского референдума 1961 года состоялось собрание комитета Бупаша. Я увидела строгую и волнующую Анн Филип и смешную Франсуазу Малле-Жорис с коротко стриженными волосами; Лоран Шварц выглядел гораздо моложе, чем мне представлялось. Меня радовала возможность с симпатией смотреть на всех этих людей: испытывать симпатию стало такой редкостью. Внезапно послышались шум, крики, и почти все собравшиеся бросились к окнам; члены Объединенной социалистической партии обсуждали на первом этаже ответ, какой следует дать на референдуме, двое из них поднялись к нам: «Помогите, на нас напали фашисты». Шварц встал, его удержали сильные руки, спустились молодые люди. На лестнице началась беготня, двое полицейских, открыв дверь, попросили председательствующую. «Вы нам ее вернете», – миролюбиво сказал кто-то. Они хотели знать, принадлежат ли два активиста Объединенной социалистической партии, схваченные после потасовки, к комитету: я не стала опровергать их алиби. Обмен любезностями: на выходе члены службы порядка проводили Клодину Шонез и меня до ее машины.

Студенты попросили меня приехать в университетский городок Антони и объяснить, почему на референдуме надо голосовать «нет». Я не знала этих просторных зданий, где размещаются, кажется, четыре тысячи молодых людей и где можно неделями жить как на трансатлантическом пароходе, ни в чем не нуждаясь. На стенах висели лозунги – ГОЛОСУЙТЕ НЕТ – МИР В АЛЖИРЕ – и фотографии с изображением французских злодеяний. Бюро было целиком левым, немногочисленные студенты правых взглядов вели себя очень тихо. Я села рядом с Арно, коммунистом, и Шерами, бывшим троцкистом, в большом зале, заполненном студентами и украшенном плакатами: ГОЛОСУЙТЕ НЕТ. В моем лице громко аплодировали позиции, занятой «121». Я настаивала на отсутствии в Алжире третьей силы и на нежелании де Голля вести переговоры с крестьянами. Относительно неподчинения мы с Арно придерживались разных точек зрения, но не слишком подчеркивали свое несогласие, хотя меня раздражал его притворный оптимизм: он прекрасно знал, что ни в армии, ни на заводах «французский народ» не мирился с алжирцами. У выхода я поговорила со студентами: мы были согласны во всем.