Силентиум

Тем не менее он взял себя в руки, успокоился, и его боевая броня из стремительно переливающихся ярко желтых и оранжевых цветов сменилась на более умиротворённую насыщенно-фиолетовую расцветку. По мысленному сигналу броня Дидакта разделилась на отдельные сегменты, пришла в движения, вращаясь, стала раскладываться на отдельные элементы, оголяя заключенное под нею поле из яркого света. Она выстроилась клиньями и шипами вперед, словно готовясь к бою, а потом упала на пол, сложившись в компактную яйце подобную форму.

Дидакт поднял руки, принимая чашу, содержащую первую порцию инчакоэ и выпил его до дна одним глотком.

Начался процесс приостановления и затормаживания жизни.

Наш разговор за ужином носил главным образом любящий и нежный характер. Дидакт и я были не самой подходящей парой, но тем не менее мы были женаты в течение тысячи лет. То, что некоторые воспринимали как разногласия, споры, едва сдерживаемое раздражение и конкуренцию, на самом деле было огнем нашей глубочайшей любви. Нам до сих пор доставляет удовольствие сталкиваться друг с другом до такой степени, чтобы во все стороны летели искры.

Я помню это так четко…

Домашние мониторы расположили вокруг стула Дидакта полотенца и чашки, когда из его кожи стали выделяться капли соли. Кожа на его широком, благородном лице сильно натянулась.

Лицо стало терять воду, блестящим потоком стекавшую вниз, и кровь стала подобна стекловидному гелю.

Его речь стала медленной и рубленной, он с трудом шевелил губами.

— Я не хочу отказываться от тебя, — сказал он, — если у меня не было другого пути…

Он покачал головой и стал массировать сокращающиеся в судорогах плечи. Его кожа, обычно серого и насыщенно фиолетового цвета, потемнела до красно-коричневого.

А потом он совершенно неожиданно улыбнулся. Я не видела эту улыбку с тех времен, когда мы еще были Манипуларами, и не знала, что это все еще осталось в нем. Возможно, этот ужасный процесс дал свободу мышечной мускулатуре. А возможно, что он решил выразить свое ироничное отношение ко всему происходящему.

— Я знаю, что у тебя есть собственные планы на время моего отсутствия, — сказал он.

— Наши собственные планы еще не закончены, — ответила я.

— Будет множество споров, — сказал Дидакт, — Мастер-Билдер не сможет найти меня, но это не означает, что он не найдет способа, для которого потребуется моя поддержка.

— Он постарается не допустить таких серьезных разногласий с кем-нибудь еще, как с тобой, — ответила я.

— Даже если он и не будет допускать подобных вещей, все равно тебе придется выполнять условия вашего соглашения.

— Возможно.

— Чтобы спасти твой любимый вид.

— Да.

— И твоих людей.

— Тех, кто этого заслуживает.

— Даже тех, кто убил наших детей.

— Ты говорил мне, что это было героически, что они сражались достойно, и этот выбор был нашим верным решением.

— Ты согласилась с этим слишком быстро, — снова эта странная, ожесточенная улыбка. Это придавало словам Дидакта любезности. Боль, которую нам пришлось вынести за время долгой войны и те потери, что коснулись нас… За все это мы несли в себе чувство вины. Наши дети пошли по пути своего отца, по пути Воинов-Служителей. Они доказали, на что способны, что обладают мужеством. Подчиняясь кредо Воина, сражаясь за честь Мантии со своими лучшими противниками, какими были люди.

— Мне иногда хочется, чтобы ты была более жестокой, более мстительной, жена.

— Но мой путь не такой, как у Воина, и не у того, кто готов слиться с Мантией.

— Конечно.

Дискомфорт Дидакта увеличивался. Он выпил вторую чашу инчакое, а затем поднял ее и растер пальцами в пыль.

— Для Ойкумены настали смутные времена. Совет погрязает во лжи и бесчестии. Но… Ты предвидишь мое возвращение, в той или иной форме, видишь возобновление нашей борьбы.

— Это похоже на защиту от болезни, которую они видят в тебе. Им нужно удалить опухоль, чтобы предотвратить ее разрастание.

— Звучит грубо и агрессивно-настроенно, — он взял еще одну чашку, поднес к губам и выпил последнюю порцию.

— Я в первую очередь вспоминаю, почему я искал свою любовь.

— Ты искал ее?

— Да, искал.

— Это не так, насколько мне известно, Воин. Вряд ли ты искал любви, если судить по словам твоих боевых товарищей.

— Что они знали… В жизни мы проживаем отведенное нам время, и принимаем все то, что она преподносит и довольствуемся тем, что она дает нам, поэтому мы поддерживаем Мантию: Даоова маадху.

Для меня стало неожиданностью, что он использовал человеческую фразу, с ее древним и угрожающим значением.

Он добавил:

— Люди… Если бы они были готовы признать свои преступления, они могли бы стать великой цивилизацией, достойно присоединившись к нашей собственной. Но они этого не сделали. Я надеюсь, что то, что от них осталось, при твоей помощи, не разочарует тебя. Иначе мой гнев будет невозможно контролировать.

Помощник в погружении в медитацию Дидакта вернулся, приведя с собой Гарусписа, стоящего у него за спиной. Помощник осмотрел зал с критическим прищуром. Выставление напоказ богатства и власти было неприятно для тех, кто служил Домену.