Другой гном, неся огонь, вышел навстречу ему, они обменялись какими-то словами и быстро скрылись во тьме пещеры; Турин же пошел следом и добрался до дальнего покоя, освещенного тусклыми светильниками. Там он увидел Мима, стоящего на коленях перед каменной лежанкой у стены: Мим рвал на себе бороду и причитал, беспрестанно выкрикивая одно и то же имя, а на лежанке вытянулся третий гном. Войдя, Турин встал рядом с Мимом и предложил ему свою помощь. Мим взглянул на него и ответил:
– Ты ничем не можешь помочь. Это сын мой Кхим, смертельно раненный стрелой. Он умер на закате. Так сказал мне сын мой Ибун.
Тут родилась в сердце Турина жалость.
– Увы! – воскликнул он. – Я, как сумею, расплачусь за эту стрелу. Отныне дом этот и впрямь будет называться Бар-эн-Данвед, и если когда-нибудь мне случится разбогатеть, я в знак скорби заплачу за твоего сына виру золотом, хоть оно и не развеселит больше твоего сердца.
Мим поднялся и долго смотрел на Турина.
– Я слышу тебя, – проговорил он. – Ты говоришь словно гномий владыка стародавних пор, и это изумляет меня. Теперь сердце мое спокойно, хоть и невесело; и ты можешь жить здесь, если захочешь, ибо я плачу свой выкуп.
Так Турин стал жить в потаенном жилище Мима на Эмон-Руд; часто бродил он по траве перед входом в пещеру и смотрел на восток, на запад и на север. На севере видел он лес Бретил, обвивающий зеленью Эмон-Обел: и туда неизменно устремлялся его взор, хоть он и не знал почему, ибо душа его тянулась скорее к северо-западу, где во многих лигах отсюда, казалось ему, различал он Теневой Хребет, родные его горы. Вечерами же смотрел он на запад, где красное солнце опускалось в туман над дальними берегами и утонула в тенях долина Нарога.
В то время Турин много разговаривал с Мимом и, сидя наедине с ним, слушал его мудрые речи и рассказы о его жизни. Мим вел род от тех гномов, что в давние дни были изгнаны из гномьих городов на востоке, задолго до возвращения Моргота забрели они в Белерианд. Они стали меньше ростом и утеряли многое из кузнечного мастерства, и, привыкнув жить украдкой, ходили согнувшись и крадучись. До того как на запад пришли через горы гномы Ногрода и Белегоста, эльфы Белерианда не знали, что это за существа, и охотились за ними, но потом оставили в покое, прозвав
Пришла середина зимы, и выпал снег, обильнее которого не видали прежде в речных долинах; и Эмон-Руд вся была засыпана снегом; говорили, что зимы становятся тем суровее, чем более возрастает могущество Ангбанда. Лишь самые крепкие телом осмеливались тогда выходить из дому; иные заболели, и всех мучил голод. Но вот как-то, в тусклых сумерках зимнего дня, внезапно явился меж изгоями человек – как им почудилось, огромного роста, в белом плаще с капюшоном; не говоря ни слова, подошел он к огню. Когда же люди в страхе вскочили, он расхохотался и отбросил капюшон, а под плащом у него был большой сверток; и так при свете огня Турин вновь узрел Белега Куталиона.
Так Белег еще раз вернулся к Турину, и радостной была их встреча. С собою принес он из Димбара Драконий шлем Дор-Ломина, надеясь, что тем подвигнет Турина на большее, нежели прозябать в дебрях вожаком ничтожно малого отряда. Но Турин все не желал вернуться в Дориат, и Белег вопреки разуму, уступив своей любви, остался с ним; в то время много сделал он для блага Туринова отряда. Он лечил больных и раненых и давал им лембас Мелиан, и они излечивались скоро, ибо, хотя Сумеречные Эльфы и уступали в мастерстве и премудрости Изгоям из Валинора, в Средиземье их мудрость была для людей недосягаема. А так как Белег был силен и вынослив, зорок и прозорлив, он стяжал себе великий почет среди разбойников; но ненависть Мима к эльфу, незвано явившемуся в Бар-эн-Данвед, все росла, и часто он вместе с сыном своим Ибуном, ни с кем не обмолвясь словом, сидел в самых темных закоулках своего жилища. Турин, однако, мало внимания обращал сейчас на гнома, а когда закончилась зима и пришла весна, нашлись у него дела более важные.