Силуэты. Еврейские писатели в России XIX – начала XX в.

Чтобы оценить труд Соломонова, надо ясно представлять себе реалии эпохи. Запертые в городках и местечках черты оседлости, многочисленные соплеменники Соломонова были отгорожены от российской жизни и культуры. Согласно данным историка, в начале 1840-х годов в русских начальных школах насчитывалось лишь 230 еврейских учащихся, ещё около 100-120 человек учились в общих гимназиях. И одна из главных целей книги Соломонова – «познакомить своих единоверцев с русским языком и заохотить их к постоянному его употреблению». Он отчаянно полемизировал с теми, кто утверждал, что русские книги «опасны для сердца юноши». Ссылался при этом на великого Рамбама – полиглота, для коего знание иностранных наречий стало «факелом его творений». Иными словами, Соломонов пёкся о русско-еврейском читателе, которого надеялся найти преимущественно лишь в потомках. «Единоверец мой!», – обращался он в книге к читателю не столько настоящего, сколько грядущего времени.

А. Соломонов. Мысли израильтянина. Вильно, 1846. Титульный лист.

И вовсе не случайно, что «Мысли израильтянина» увидели свет именно в Вильно, где дух Гаскалы, принесённый из Берлина, вызвал к жизни целую плеяду писателей и учёных. Здесь в 1830 году была открыта школа «по системе Мендельсона». Город этот, прозванный «литовским Иерусалимом», стал тогда очагом европейского Просвещения, так что выражение «житель Вильно» стало именем нарицательным образованного и «либерального» человека. Примечательно, что при первом же известии о грядущей образовательной реформе виленские маскилы выступили с «воззванием» к властям, где главными опасностями для еврейства объявили отсталось и невежество раввинов и жаловались на «невежественных глупцов», от коих прогрессистам спасу нет. А убеждённым сторонником просвещения был не только адресат посвящения книги, но и владелец типографии, где она напечатана (действовала в 1843-1862 гг.), Мовше Зимелевич (тот в 1828 году отредактировал и подготовил к печати сочинение на польском языке).

Книга и одушевлена идеями Гаскалы, утопической космополитической мечтой о том, что во времена оно мир «примет на себя название одного града, и все народы – одного семейства, то есть когда будет один язык, один пастырь и одно стадо». Многие высказанные здесь максимы не отличаются новизной и вполне созвучны просветительским установкам маскилов. Да и сам автор на оригинальность не претендует: «Я не изобразил и не издаю в свет ничего нового, – признаётся он в предисловии. – Мой труд состоит только из св. Писания, из Талмуда и других богословских и философских сочинений разных известных авторов, и в систематическом изложении по предложенному мною плану». Он обильно цитирует Тору, Талмуд, а также труды Маймонида, Мозеса Мендельсона, Жана-Батиста Капфига (1801-1872), Фридриха Великого (1712-1786), митрополита Филарета (Дроздова, 1782-1867), Джеймса Томсона (1700-1748), Евгения Булгариса (1715-1806) и т. д., проявляя завидную эрудицию. Однако и план, и сам отбор материала для книги, и некоторые высказанные в ней положения говорят о своеобразии мировоззренческой позиции автора, не вполне последовательной, но весьма симптоматичной для просвещённого российского еврея первой половины XIX века, пытавшегося объединить идеи Гаскалы и традиционной раввинистской культуры.

Сочинение предваряет краткий экскурс в правовое положение евреев после их рассеяния. Соломонов достаточно подробно останавливается на гуманных к евреям законах первого христианского императора Рима Константина Великого (272-337) с его религиозной толерантностью. Средние же века видятся автору «тысящелетнею ночью нравственного мира и морем, внезапно взволновавшимся от крестовых походов, представляющих горестную картину… народов, особливо еврейского, как это видно из плаксивых элегий поэта, освящённых Синагогою».

Истории евреев Польши уделена целая глава. Автор с восхищением пишет о том, как во времена короля Болеслава II Смелого (1042-1081) «евреи, пожертвовав собою для будущих сограждан своих, вступили с язычниками в бой и их совершенно разбили и рассеяли… Этот подвиг обратил на себя внимание всех европейских христианских государей». Но всё меняется, и «ночь нравственного мира» опускается и на Польшу. Чередой следуют описания гонений, преследований, изуверских законов; Конституция 1538 года, когда иудеям предписывалось ходить в жёлтых шапках; насильственные крещения; сожжения на кострах за одно только подозрение в прозелитизме.