Короленко работал тогда над произведением «Судный день (Йом Кипур). Малороссийская сказка» (1891). И его взгляд на иудеев был сродни позиции русского философа Владимира Соловьёва (1853-1900), считавшего, что еврейский вопрос в России не решён как христианский вопрос и что по отношению к евреям российская культура не проявила себя как культура христианская. Что до литературной традиции, то в русской классике превалировала тенденция окарикатуривания евреев: ходульно-театральны отвратительный жид Соломон из «Скупого рыцаря» (1830) и «презренный еврей» из стихотворения «Чёрная шаль» Александра Пушкина; «продувной» Янкель и «ликующее описание погрома» в «Тарасе Бульбе» (1835) Николая Гоголя; не говоря уже о шпионе Гиршеле из «Жида» (1846) Ивана Тургенева и каторжанине, сосланном за убийство, Исае Фомиче Бумштейне из «Записок из мёртвого дома» (1861) Фёдора Достоевского и др. [между прочим, одним из первых произведений последнего была несохранившаяся драма «Жид Янкель» (1844)]. Только при Короленко русская литература о евреях «сменила свои вехи» и повернула на новый путь, или, лучше сказать, свернула с ложного пути, и писатели стали руководствоваться стремлением к правде-инстине и правде-справедливости. Короленко называли «нравственным гением». По словам публициста Соломона Вермеля (1860-1940), «его душа, как человека, его сердце принадлежало всем национальностям, всему человечеству, ибо она одинаково сильно и громко отзывалась на горе и страдания и русского Макара, и заброшенного в тундре якута, и тёмного вотяка, и румына с Дуная, и бедного еврея Янкеля, и всех людей вообще, чей только стон и крик о помощи доходил до него».
Литератор Александр Новиков (1861-1913), ревностный поборник еврейского равноправия, автор брошюры «Наши братья» (1906), в своём биографическом очерке о Когане «Единственная повесть Каценбогена» (1903) сообщает, что будто бы русский писатель (читай: Короленко), восхищённый его произведением, сам пожаловал к больному автору: «Я пришёл сказать вам: не бойтесь… ваше место в литературе не пропадёт, не пропадёт оно и в рядах лучшего еврейства. Если бы ваши типы мне казались деланными, я бы вас не стал будить ночью, чтобы расцеловать вас».
На самом деле, до встречи с Короленко писать о еврействе Нохум и не помышлял, хотя во время их беседы так ярко и вдохновенно рассказывал о местечковых типах, что Короленко посоветовал ему сочинить об этом повесть и даже обещал свою помощь и содействие в её публикации. В эпоху Александра III, отнюдь не вегетарианскую для евреев, услышать такое, да ещё от русского писателя, было крайне неожиданным, так что Нохумом, по его словам, овладели «страх, неуверенность в себе»: «Боюсь я, Владимир Галактионович, по нынешнему времени писать о евреях». Но Короленко настойчиво убеждал его в важности темы. «Я пишу из еврейского быта, – напишет ему позднее благодарный Коган, – и Вы виноваты в том, что из еврейского. Я в первый раз видел, что он (быт) может вызвать интерес в лучших людях, Вы мне это подсказали… Я себя чудно чувствую при одном даже воспоминании, что меня, жида, заставил писать из родного быта хохол». Он размышлял о людском братстве, о всечеловеческой отзывчивости писателя: «Вдумываясь в моего Шлёмку, я, дерзая на фантазию, непременно вижу его рядом с Вами, Вы играете ему на бандуре, чтобы облегчить ему путь зимой в Калиш… Автор “Макара” и “Соколинца” понимает, что значит травля, и, проникая музыкальным ухом напевы людских страданий, наверное, ничего не имеет против идеала – видеть “бродягу” Макара и Шлёмку не плачущими, а в объятиях друг друга».
Написание Коганом повести заняло более полутора лет. То был напряжённый и вместе с тем радостный и вдохновенный труд. «Ему казалось, – сообщает биограф, – что он растёт всё выше и выше, что голос у него делается всё громче и что наконец его становится слышно во всех странах земного шара, где живут и страдают евреи… Его герои превратились во всемирных учителей-исполинов… Ему стало несказанно хорошо». Не только о славе и желании помочь единоверцам пёкся автор – повесть стала для него абсолютно ценной и как будто зажила самостоятельной жизнью.