Сильвандир

Кретте уже слышал о многом из того, что за время их разлуки случилось с Роже, слышал он о двух побегах и о ранах, полученных шевалье во время неудачных попыток к бегству, но самого главного он не знал: он не знал о том, что шевалье так долго пробыл в одиночном заключении в камере, куда не проникал солнечный свет, где нельзя было даже заметить смену дня и ночи, из-за чего время тянулось мучительно медленно, не знал он, наконец, и о том, что д’Ангилем твердо решил отомстить жене, если подтвердится, что она, как он предполагал, имела хотя бы малейшее касательство к его заточению.

Кретте еще раз повторил своему другу то, о чем он ему уже писал: он рассказал, что Сильвандир внезапно исчезла из дому, рассказал о своей ссоре с маркизом де Руаянкуром и о том, что он, Кретте, твердо уверен, хотя у него и нет к тому убедительных доказательств, что именно Сильвандир передала в руки властей злосчастные ноэли, послужившие если не причиной, то, во всяком случае, поводом для взятия д’Ангилема под стражу.

Как и предполагал Роже, он был обязан своим освобождением настойчивым хлопотам Кретте, д’Эрбиньи и главным образом Шастелю: тот по женской линии состоял в дальнем родстве с г-ном д’Аржансоном; прежде Шастелю стыдился этого, но, сообразив, что оно может пойти на пользу его другу д’Ангилему, вспомнил об этом родстве. И тогда маркиз де Руаянкур, видя, что хлопоты друзей д’Ангилема оказывают свое действие и что держать шевалье за решеткой дольше не удастся, из недруга Роже, каким он был прежде, вдруг превратился в его защитника, а так как Руаянкур был лицом влиятельным, то он и в самом деле ускорил освобождение узника.

Остальное читателю уже известно.

Все, о чем Кретте поведал своему другу, полностью совпадало с тем, о чем Роже и сам не раз думал; поэтому оба они ни минуты не сомневались, что правильно понимают и причины происшедшего, и то, почему с таким трудом удалось вызволить шевалье из заточения.

Друзья расстались, вновь поклявшись в вечной дружбе, уже выдержавшей столько испытаний; они знали, что всегда могут рассчитывать друг на друга, но рассудили, что пока им следует видеться лишь в случаях крайней необходимости.

Однако хотя Роже был почти убежден в виновности жены, он, дабы избавить себя в будущем от угрызений совести, решил получить вещественные доказательства, которые положили бы конец последним сомнениям, порою все еще возникавшим в глубине его души.

Сидя в одиночной камере, он научился размышлять и хранить молчание. До сих пор он успешно пользовался этим выстраданным умением, и никто даже не подозревал о том, что на самом деле творится в недрах его существа.

Итак, он начал действовать.

Прежде всего он позвал к себе Бретона: то был верный слуга, на него вполне можно было положиться.

Шевалье стал расспрашивать его о маркизе де Руаянкуре, и Бретон ответил, что в отсутствие хозяина маркиз всякий день бывал у них в особняке и эти визиты прекратились только тогда, когда госпожа д’Ангилем исчезла.

И тогда Роже сказал себе, что, если бы его дражайшая супруга в самом деле пришла к похвальному намерению отправиться на его розыски, она бы не преминула рассказать об этом своим близким, а между тем маркиз де Руаянкур говорил ему, что, уезжая, Сильвандир ни словом не обмолвилась о своих планах.

От Бретона шевалье узнал, что г-жа д’Ангилем за месяц до своего отъезда рассчитала горничную, прослужившую у нее лет десять; это показалось Роже весьма подозрительным, ибо мадемуазель Кларисса была особа чрезвычайно ловкая и весьма преданная своей госпоже, так что без особых причин Сильвандир не стала бы избавляться от нее, особенно перед отъездом в далекое и утомительное путешествие.

Шевалье надеялся кое-что выпытать у самой Сильвандир; однако когда он, прибегавший теперь к лицемерию даже в любви, пытался в свою очередь узнать у жены, как она проводила время в его отсутствие, та лишь кокетливо улыбалась, жеманилась и увиливала от ответа, так что не было никакой возможности установить, куда именно она уезжала и где останавливалась. Сильвандир только сказала мужу, будто она пробыла два месяца в обители Дев Господних, которая, надо сказать, славилась строгостью своего устава; однако Роже понимал, что маркиз де Руаянкур, друг г-жи де Ментенон, мог приезжать туда и уезжать оттуда, когда ему было угодно, ибо его сестра была настоятельницей, а кузина — казначеем вышеупомянутой обители.

Отправиться в монастырь и начать наводить там справки было равносильно тому, чтобы открыто объявить о своем недоверии к жене; поэтому Роже решил сделать вид, будто он верит всему, что ему рассказывают, и со своей стороны сказал Сильвандир, что она очень похорошела в монастыре. А вообще-то он по-прежнему вел себя как образцовый муж, обожающий свою жену, еще чаще, чем прежде, называл метра Буто милым тестем и был не просто предупредителен, но даже ласков с маркизом де Руаянкуром.