Сильвандир

Когда строительные работы были закончены, барон решил, что теперь самое время округлить земельные владения: он прикупил соседнее болото, тянувшееся на два льё в длину, правда, оно не приносило никакой видимой пользы, но зато там можно было зимою вволю пострелять диких уток и болотных куликов; кроме того, после этой покупки владение барона приобретало те же размеры, какие были у него в лучшие времена; затем, совершая одну сделку за другой, барон д’Ангилем прибрал к рукам все окрестные рощи, которые так долго служили предметом его вожделений, и теперь он мог с полным правом говорить: «мои леса», «мои болота», «моя равнина». Правда, надо отдать ему справедливость, он не злоупотреблял этим правом и потому не казался смешным.

Разросшееся имение потребовало большего числа слуг.

Теперь вместо одного арендатора у барона из стало два. В конюшне замка стояли уже три лошади и среди них знакомый нам Кристоф: возвращаясь из Парижа, барон захватил его с собой, и поэтому конюшня замка превратилась отныне в некое подобие Дома инвалидов, возведенного в столице для ветеранов, принимавших участие в битвах при Стенкеркене и Берген-оп-Зооме; наконец, к двум служанкам, девицам Мари и Готон, и к егерю Лаженесу прибавилось еще двое слуг мужского пола.

Мы еще не сказали об аббате Дюбюкуа; став ненужным в роли наставника, он был возведен в звание библиотекаря замка и теперь проводил все свое время у книготорговцев Лоша, пополняя книгохранилище поместья, дотоле состоявшее из двухсот сорока разрозненных томов.

Таковы были новшества и преобразования, которые успел пока осуществить барон д’Ангилем, но уже и теперь он слыл самым богатым землевладельцем в округе.

Триста тысяч ливров, которые он сохранил для себя из состояния, полученного после смерти виконта де Бузнуа, приносили ему миллион поклонов в год, и при этом поклонов самых почтительных, какие только отвешивали в его провинции.

Баронесса д’Ангилем осталась совсем такой же, какой была раньше, иначе говоря, она по-прежнему могла служить законченным образцом превосходной жены и превосходной матери; правда, к шести платьям, составлявшим весь ее гардероб, прибавились еще два новых платья, заказанные в Париже; однако в особо торжественных случаях она и теперь сама месила тесто и пекла пироги, причем, надо сказать, пекла она их великолепно, и собственноручно вытирала красивые японские тарелки, которые в свое время так ловко и старательно вытирал Роже.

Мы недаром вспомнили о Роже: его превосходный отец и нежная мать ни на минуту не забывали о сыне, которому были обязаны своим благосостоянием и новым положением в обществе; когда они оставались вдвоем, а случалось это очень часто, то достаточно было одному из них упомянуть о своем возлюбленном сыне, и он тотчас же становился единственным предметом их беседы; и все же, надо прямо об этом сказать, бывали минуты, когда барон и баронесса упрекали Роже в неблагодарности.

Дело в том, что родители шевалье так и не узнали о том, что он так долго пробыл в заточении. Маркиз де Кретте справедливо полагал, что подобное известие убьет барона и баронессу, а так как они, постоянно живя в провинции и не имея никаких связей в Париже, ничем не могли помочь друзьям д’Ангилема, хлопотавшим за него, то маркиз решил избавить родителей Роже от бессмысленных тревог. Поэтому он сообщил им, что, облеченный секретною миссией, шевалье отбыл в Голландию, что никто не должен знать о его местопребывании, а потому они скорее всего долгое время не будут получать от сына никаких известий. Надо сказать, что уже в ту эпоху власти завели милый обычай, который столь счастливо сохранился и до наших дней, а именно обычай вскрывать частные письма с совершенно невинной целью — узнать, что в них содержится. От Роже не было вестей целых пятнадцать месяцев, но благодаря письму Кретте родители шевалье полагали, что они понимают причину этого; одного только они никак не могли понять: как мог их сын, надолго уезжая из Парижа в Гаагу, не завернуть по дороге в Лош.

Выйдя на свободу, шевалье тотчас же написал в Ангилем, но, предупрежденный обо всем Кретте, он не стал выводить своих родителей из заблуждения. Легко догадаться, с какой радостью было встречено его письмо. Однако после столь долгой разлуки барону и баронессе не терпелось повидать сына. Движимая материнской нежностью, баронесса настойчиво приглашала шевалье приехать в Ангилем и пожить у них в замке хотя бы месяц; но, обремененный своими тяжкими заботами, Роже никак не мог найти для этого время и удовлетворить вполне понятное желание своих славных родителей.

Уезжая в Марсель, шевалье написал им, что он вместе с женою отправляется в поездку по Провансу, что на обратном пути он заедет в Ангилем и погостит там месяц или два.

С тех пор в замке готовились достойно принять будущего наследника, торжественно встретить блудного сына. В самом красивом из покоев работали мастеровые, из Лоша доставили новую мебель — словом, делали все, чтобы молодая жена шевалье д’Ангилема по приезде в замок ни в чем не нуждалась.