Сильвандир

Он потребовал, чтобы ему побыстрее привели с почтового двора лошадь, шевалье не сомневался, что неслыханное поведение жены дает ему полное право убить всякого, кто к этому причастен, убить маркиза де Руаянкура и всех его друзей-приятелей, хотя бы их оказалась сотня или даже тысяча. Быстрая езда, как догадывается читатель, только разожгла кровь д’Ангилема. Однако когда шевалье оказался в Кур-ла-Рен и уже собирался въехать в Париж, его карету остановил полицейский офицер, поклонившись ему при этом чуть ли не до земли. Роже сперва было хотел насквозь проткнуть его шпагой и начать таким образом резню, к которой он мысленно готовился, однако офицер отступил на три шага, вытащил из кармана бумагу и громко объявил:

— Именем короля, предлагаю вам, шевалье д’Ангилем, отдать мне свою шпагу.

Убить полицейского офицера было делом нешуточным; поэтому Роже только гневно взглянул на него, потом взглянул еще раз и вложил шпагу в ножны.

Час спустя шевалье уже доставили в Фор-л’Евек.

XX

О ТОМ, КАК ШЕВАЛЬЕ Д’АНГИЛЕМ, ВИДЯ, ЧТО ЕМУ НЕ ПОЗВОЛЯЮТ ВЫЙТИ НА СВОБОДУ, ВОЗНАМЕРИЛСЯ СДЕЛАТЬ ЭТО БЕЗО ВСЯКОГО НА ТО СОИЗВОЛЕНИЯ

Человек, пораженный молнией, никогда не рыдает и не стонет; напротив, он лишается чувств, и всякому понятно, что он оглушен, разбит и не в силах пошевелиться; однако, хоть он и совершенно неподвижен, жизнь в нем продолжается, связь между его органами чувств и мозгом, на мгновение прервавшаяся, постепенно восстанавливается, сознание и силы медленно возвращаются к нему, и он старается постичь свое новое состояние и приноровиться к нему.

Шевалье д’Ангилем, доставленный в Фор-л’Евек, походил на человека, пораженного молнией.

Мы не сказали, что он не предупредил Баска о своем намерении немедленно ехать в столицу; он велел слуге лечь и немного отдохнуть, и Баск с благодарностью последовал его совету; а пока бедный малый крепко спал, Роже вскочил на коня и во весь опор помчался в Париж.

Роже не хотел, чтобы Баск сопровождал его, прежде всего потому, что тот был совершенно без сил, а также из опасения, что это может повредить Кретте. Он сразу сжег письмо, полученное от маркиза, чтобы никто не мог сказать, будто тот имел хоть какое-либо касательство к его решению возвратиться в столицу. То, о чем рассказал Баск, не выходило у шевалье из головы, и он не сомневался, что ищейки метра Вуайе д’Аржансона уже пущены по его следу.

В десяти льё от Парижа Роже пересел в карету: за пятнадцать часов он проделал пятьдесят льё и был совсем разбит. В экипаже он стал понемногу приходить в себя, но пока еще не догадывался о грозившей ему опасности. И только когда его взяли под стражу, он начал лучше понимать свое положение…

Словом, как мы уже говорили, шевалье был угнетен и подавлен.

— Итак, я арестован! — то и дело горестно восклицал он. — Итак, я арестован!

И при каждом возгласе д’Ангилема полицейский офицер весьма учтиво кланялся ему, но не произносил ни слова.

Карета въехала во двор замка. Роже вышел из нее. Какой-то человек в кафтане из алого бархата с золотыми пуговицами направился к нему и громко сказал одному из стражников, куда надлежит отвести узника; потом он вполголоса прочитал протокол о взятии под стражу шевалье д’Ангилема: его нацарапал в карете по пути в замок полицейский офицер так, что задержанный этого даже не заметил.

Человек в бархатном кафтане пробормотал:

— Превосходно.

И знаком показал, что узника можно вести в предназначенное для него помещение.

Шевалье последовал за стражником, не проронив ни слова и ни о чем не спросив.

Казалось, укажи ему кто-нибудь в ту минуту на затянутый черным сукном помост, где были бы плаха и топор, дай ему знак, чтобы он опустился на колени и положил голову на эту плаху под смертоносный удар, и он подчинился бы безо всяких колебаний. События, следовавшие одно за другим, были, думалось ему, тесно связаны между собою, он испытывал на себе их последствия, не понимая причин, и покорно шел им навстречу, шел безотчетно, опустив голову, безропотно подчиняясь нелепой и жестокой судьбе; так человек во сне, не колеблясь и ничему не удивляясь, совершает самые сумасбродные поступки.

Шевалье, почти ничего не замечая, безучастно поднялся по мрачной лестнице, вошел в довольно красивую галерею, миновал ее, а потом долго взбирался по винтовой лестнице Бог весть на какой этаж, попал наконец в еще один коридор, из этого коридора — на какой-то чердак, а уж из чердака — в маленькую, темную, но довольно чистую камеру. Дверь за ним захлопнулась, заскрипели засовы, и только тут, от этого скрежещущего звука, Роже как бы очнулся.

Он сидел на низкой скамеечке; вскинув голову, он огляделся по сторонам, встал и обошел камеру — на это ушло немного времени.