Симбионты

Михаил так сжал зубы, что на скулах заиграли желваки. У него было гладкое лицо человека, привыкшего заботиться о своей внешности, — приятное, располагающее лицо, и он умел им играть, будто прошел солидную актерскую школу. Но в этом кабинете личное обаяние ничего не значило. Здесь не притворялись, все начистоту. Михаилу было едва за сорок, Деду уже за семьдесят, и говорили они на «ты», потому что так общаются члены команды. Михаил ради Деда почти десять лет разбивался в лепешку, заставил строптивый Нанотех поверить, что он не мальчик на побегушках, а самостоятельная величина, и сам в Нанотех поверил крепко, полюбил институт. Он здесь был свой в доску, крутился ради фирмы как белка в колесе — все это знали. Ему прощали даже манеру обзывать микроботов «нанороботами». Любого другого запрезирали бы, не глядя на высокий чин, но Михаил не по глупости начал оговариваться. Его красивое лицо было «лицом фирмы», а на воротах фирмы красовалось золотое слово «Нанотех». Вот он и распинался про всякое «нано» — что в московских кабинетах, что в телевизоре. И по соцопросам, зритель верил Михаилу, считал его настоящим ученым новой формации. Умеет говорить с людьми, понятен и близок: деловитый, подтянутый, очевидно нормальный, без этой придурковатости, которая раньше считалась чуть ли не визитной карточкой уважающего себя доктора наук…

Как раз с наукой-то у него вышло худо — и тоже не по своей вине (во всяком случае, Михаил так считал), ради Нанотеха. Повседневная жизнь фирмы была в его руках, и стоило этим рукам ненадолго опуститься, пришлось бы Деду спускаться со своих горних высей и разгребать текучку. А директору осталось работать в полную силу недолго, это все понимали, значит, надо создать условия, чтобы он спокойно творил. Дед столько здоровья ухлопал на организационные вопросы — довольно с него, хватит загружать мелочами самую светлую голову института. Пусть делает то, что умеет лучше всего: заражает коллектив идеями, придумывает и экспериментирует. Пусть дает результат…

Сейчас Михаил смотрел на Деда и гнал от себя одну мысль: неужели я в нем ошибся? Этот могучий седой дядька, с которым и сейчас боязно подраться, у меня на глазах состарился — а я не заметил? Я всех убеждал, что Дед еще сила, боец старой закалки, — и сам уверовал. А он же старик. Конечно, его сильно ударили, тут и молодой сломается, когда дело всей жизни летит к черту, но это же Дед!.. Это он учил меня, что в науке не место тем, кто легко сдается. Это его слова, что не будь инженеры такими упертыми, мы бы по сей день на телегах ездили. Наука не знает безвыходных положений, в любом тупике главное — как следует осмотреться, и найдешь путь. Это вся его биография: поиск выходов из очередного тупика. «Давайте мыслить системно», — призывал Дед и всегда в конечном счете выкручивался. Но сейчас, когда надо идти до конца, держаться за свою идею… А он просто уже не тот, и я не заметил, вот беда. А я так в него верил, как в себя.

Михаил смотрел на Деда и гнал от себя мысль, что глядит в глаза предателя. Человека, предавшего самое главное — команду, людей, веривших ему беззаветно.

То есть Михаила.

— Я не успел, — повторил Дед. — Моя проблема. Понял бы заранее, что все кончится запретом репликаторов, не стал бы и вкладываться в эту идею. Забыл бы про универсала, сэкономил время и силы. Не расстраивайся, Миша. Ну, щелкнули нас по носу, больно щелкнули, что теперь делать. Большая политика, она всегда одним кончается: за-пре-тить. А я повел себя как идеалист.

— Не один ты. Мы все. И ты сейчас напрасно решаешь за всех.

Дед грузно облокотился на стол и подвинулся к Михаилу, будто нависая над ним, хоть и издали. В этом движении не было угрозы — привычный жест силы и власти. Дед умел вот так нависать. И всегда ему поддавались.

И вдруг словно обожгло затылок: этот сейчас не поддастся. Даже не сделает вид. Впервые.

То ли постарел я, подумал Дед, то ли проиграл.

Все сыпалось, все рушилось на глазах, главное дело жизни провалилось, в больнице умирал внук, и куда двигаться, непонятно. И имеет ли смысл вообще двигаться? Защемило сердце.

Ох, не злите меня, подумал Дед. А то ведь я такое отмочу, не наплачетесь. У меня же с возрастом испортился характер, я стал хмурым и недобрым стариком, вы сами об этом по углам шепчетесь.

— И что ты предлагаешь? — через силу произнес он.

— Не руби сплеча, — сказал Михаил. — Ты сейчас закроешь пятую серию. Но наверху не знают, какие результаты она показала. Ты ничего не доложил. Почему?

— Потому что нет результатов, — Дед пожал плечами. — Кто-то тебе наболтал ерунды. Ты бы прямо меня спросил. Пятая в разработке. А как известно, дуракам полработы не показывают.

— Дай мне образцы. Дай коды для управления. Я сейчас же поеду в Москву.

— Какие образцы, Миша? Проснись. Нет образцов.

— У меня есть выход… — продолжал Михаил, будто не замечая недоумения Деда. — Очень высоко. На очень неглупых людей. Не-глу-пых, понимаешь?

— А смысл? Ты сам знаешь, кто просил за нас и кого просил. Я нажал на все педали.

— Правильно, ты зашел в лоб. Я могу зайти сбоку.

— И что?