Синагога и улица

В прежние годы раввинша тоже время от времени грызла мужа, чтобы он нашел для себя новое место. Реб Ури-Цви всегда отвечал на это: во-первых, откуда следует, что другое местечко будет лучше Грайпева? Во-вторых, редко бывает так, чтобы раввин занял должность в новой общине и там не начался бы пожар раздора. Так зачем же это им обоим? Как бы сильно ни надоела Переле грайпевская грязь и соседи, ей приходилось признавать, что в словах мужа есть правда. Но с тех пор как дети поженились и переехали в Гродно, она принялась требовать от реб Ури-Цви, чтобы и они переехали туда же.

— Ведь в Гродно есть городской раввин, а при нем — целый раввинский суд, — пожал плечами реб Ури-Цви.

— А кто сказал, что ты всю жизнь должен быть раввином? Мы будем жить у детей.

Реб Ури-Цви не пожелал и слышать об этом, а Переле даже лучше своего мужа понимала, что, пока родители здоровы и способны себя содержать, они не должны жить у детей. И она прекращала эти разговоры так же неожиданно, как начинала их.

Грайпевской раввинше было прекрасно известно, что не только из-за детей она хочет переехать в Гродно. На то есть еще одна причина. Тайная. И слава Богу, что никто, даже муж, не знает этой тайны. Даже себе самой она стыдилась признаться, что все еще думает об этом, все еще сравнивает своего мужа с гродненским городским раввином реб Мойше-Мордехаем Айзенштатом — ее первым женихом.

Переле была единственной дочерью старипольского раввина, реб Ошерла Бройдо, маленького еврейчика с вытянутым пергаментным личиком и клочковатой сивой бородкой, который даже летом носил полушубок, чтобы не простудиться. Старипольские евреи знали, что их раввина считают гаоном. Прославленные раввины, упитанные евреи с широкими седыми бородами, похожие на заснеженные дубы, приезжали в Стариполе только для того, чтобы пообщаться и поизучать Тору с их раввином. В синагогальных старостах, занимающихся общественными делами, нехватки нет. Не хватает тех, кто посвящает себя изучению Торы. Обыватели слышали это, и это очень их обижало. Тем не менее они гордились, что их раввин так знаменит и что он сидит день и ночь над Геморой.

Гемора и единственная дочь остались последними утешениями реб Ошерла с тех пор, как его жена умерла. Он позволил Переле изучить древнееврейский, русский и даже немецкий. Но учителя должны были приходить в его дом: он хотел следить, чтобы, обучая его единственную дочь языкам, они не внушали ей неправедных мыслей. Переле не была высока или хороша собой, но уже девушкой славилась своим умом и ученостью. В женихи она заполучила слывшего талантливым знатоком Торы Мойше-Мордехая Айзенштата. Этот жетловский[210] илуй, как его называли в его бытность холостяком, хотел после свадьбы изучать Тору вместе с тестем-гаоном и стать потом старипольским раввином. Жених несколько раз был в гостях у невесты, но, когда дело уже шло к свадьбе, он неожиданно разорвал помолвку и вернул полученные от тестя подарки. Помимо этого, жетловский илуй прислал письмо, в котором извещал, что главы старипольской общины открыто сказали ему, что не согласятся назначить его новым раввином только потому, что он зять старого раввина. Ладно реб Ошерл — он и есть реб Ошерл. Но от молодого раввина они хотят, чтобы он был проповедником и знатоком языков. Что касается изучения Торы, то их не волнует, будет ли молодой раввин выдающимся гаоном. «Но я не знаю языков и еще меньше умею выступать перед людьми. Так что это будет ошибкой для обеих сторон», — оправдывался жених в письме к старому раввину, объясняя, почему отказывается от брака. Однако своим родным он рассказал правду: что он не хочет эту невесту, потому что она злюка. Переле поняла это. Когда жених был у них в гостях, он несколько раз сказал ей:

— Ты умная, но не добрая.

Сказал вроде бы в шутку, но задним числом невеста поняла, что он испугался ее всерьез.

— Знаешь, почему жетловчанин не хочет меня? — сказала Переле отцу, сжав губы. — Стариполе слишком мало для него, и я тоже слишком мала ростом для него. Он хочет большой город и большую невесту, целую корову, жирную корову, глупую и добрую ему хочется. Но добрых дураков не бывает. Дурак — это урод, а урод не может быть добрым, — продолжала напевать дочь, и отец слушал, глядя на нее своими беспокойными водянистыми глазками. Потом старик снова уткнулся в том Геморы, подумав при этом, что насчет ее характера жетловский гаон не ошибся.

2