Синагога и улица

Во главе стола в комнате заседаний раввинского суда сидел реб Мойше-Мордехай Айзенштат. По одну сторону стола сидели даяны, а напротив них — старосты Каменной синагоги. Собрание тянулось уже долго. Стороны ссорились и мирились, добивались своего по-хорошему и по-плохому. Даян со Старого рынка, старик с маленькой бородкой и в очках, практиковал заговоры от сглаза и раздавал благословения, как знахарь-чудотворец. Но сейчас он прямо-таки хрипел от злости каким-то заржавленным хихиканьем:

— Хи-хи-хи. Из-за того, что проповедник из какого-то маленького местечка может растолковать недельный раздел Пятикнижия, он заслуживает места даяна в гродненском раввинском суде?

Даян с Замковой улицы, еврей с мягкой бородой, широкоплечий и с умными быстрыми глазами, был по своей натуре мягкосердечен, он разбирался в торговом деле и умел находить общий язык с людьми, как и его жена, добродушная, модно одетая Башка. Однако на этот раз он разделил свою пушистую бороду на две равные половины и с пылом раскачивался взад-вперед:

— Нельзя говорить про грайпевского раввина, что он какой-то там проповедник из маленького местечка. Он большой знаток Торы и достойный еврей. Вопрос состоит в том, как мы можем поделить то небольшое содержание, которое нам выделяют, с еще одним человеком?

— Не бывать этому! — воскликнул даян из Волковысского переулка, въедливый сгорбленный еврей с длинной седой бородой и черными бровями, жесткими и колючими, как пучки проволоки. — Если бы даже грайпевский раввин был так же велик, как реб Акива Эйгер[243], а касса нашего раввинского суда была бы полна золота, мы и тогда не согласились бы на еще одного даяна только из-за того, что этого требует Каменная синагога. Завтра придут старосты других синагог и потребуют, чтобы и их проповедники тоже стали членами раввинского суда. Не бывать этому!

— Даже гродненский раввин не может ввести в состав городского раввинского суда своего сына или зятя. Разве что если этот сын или зять заменит его. И даже в таком случае ему потребуется согласие всего раввинского суда, — высказал реб Мойше-Мордехай то же самое мнение, что и остальные даяны, хотя сказал он это спокойным и мягким голосом.

Обыватели не смолчали. Меир-Михл Йоффе, синагогальный староста с золотыми зубами, ответил даянам:

— Но если бы грайпевский раввин, вместо того чтобы говорить о строительстве Эрец-Исроэл, говорил, что сторонники «Мизрахи» хуже караимов[244], вы бы не стали так бушевать по его поводу.

Даян из Волковысского переулка скривился:

— А чем сторонники «Мизрахи» лучше караимов? Ни те ни другие не верят в слова мудрецов Талмуда.

Чтец Торы реб Довид Гандз устремил на противника мрачный взгляд:

— Это нам не хватает веры в слова мудрецов? Да в нашей синагоге молятся обыватели, которые ученее местных даянов.

Мойше Мошкович вообще не захотел больше разговаривать с даянами. Он обратился к реб Мойше-Мордехаю Айзенштату:

— Двое из членов нашего правления являются членами совета городской общины, и они могут в любое время сговориться с другими членами совета. Так что, если этого не сделает раввинский суд, сама община назначит грайпевского раввина местным даяном.

— Коли так, то не о чем говорить, — встал из-за стола реб Мойше-Мордехай. Он особенно не любил Мойше Мошковича за его наглость.

Но тот не испугался и ответил:

— Действительно, не о чем больше разговаривать. Если раввинский суд хочет конфликта, то будет конфликт. Пойдемте, господа! — позвал он других синагогальных старост и, уже стоя у двери, повернулся к главному раввину города: — Не мы, члены правления синагоги, виноваты. Приближенные нашего главного раввина виноваты. Если бы они здесь, в этом доме не оскорбляли грайпевского раввина за то, что он читает проповеди в нашей синагоге, его жена не запретила бы ему быть нашим проповедником и нам бы не пришлось вступаться за его достоинство.

Реб Мойше-Мордехай тут же сообразил, в чем дело. Ого! Это работа дочери старипольского раввина! Чтобы евреи не могли увидеть выражение его глаз, он опустил их, уткнувшись взглядом в собственную бороду, и пробормотал, обращаясь к себе самому:

— Она еще в девичестве была злая…

После ухода обывателей по одну сторону длинного стола раввинского суда остались сидеть даяны, а на опустевшую скамью напротив них уселся еврей с подстриженной бородой. Даяны привстали, а потом опять уселись, как крышки на горшках, в которых кипит вода: какая наглость, какое нахальство!

Однако реб Мойше-Мордехай обеспокоенно говорил белым кончикам своей бороды, что врагам будет о чем поговорить: гродненские раввины и даяны не желают платить еще одному человеку! Члены раввинского суда с удивлением смотрели на своего главу. Хотя реб Мойше-Мордехай мягок в обращении с людьми, он тверд в своем мнении и не отступает от него, разве что у него нет иного выхода. Но у грайпевского раввина нет в Гродно настолько сильной поддержки, чтобы необходимо было ему уступить.

— Надо еще подумать, — повторил раввин и остался сидеть в задумчивости после того, как даяны уже разошлись.