Синагога и улица

Асна ответила со слезами в голосе, что любит Мулика и не хочет выходить замуж ни за кого другого. Она терпеть не может, с позволения сказать, «золотую молодежь», этих болтунов, франтов и прожигателей жизни, которые вылупляют на каждую девушку свои глупые телячьи глаза. Мулик — серьезный человек, очень начитанный, и он предан ей. Она верит, что он еще поменяет свои взгляды. Ведь он не член Коммунистической партии. Он только сочувствующий. Если бы он всерьез верил во все, что говорит, то выбрал бы себе девушку, состоящую в партии. Гавриэл слушал и думал, что каждое слово, произносимое сестрой, противоречит следующему ее слову. Однако в одном он был с ней согласен: мама не должна об этом знать, точно так же, как родители Мулика не знают, что их сын — нелегальный левый активист. С этого вечера брат ходил повзрослевший и озабоченный судьбой сестры и больше не злился на маму.

Взыскиваемых долгов госпоже Раппопорт уже не хватало на себя и на детей. Поэтому она начала приторговывать полотняными мешками, новыми и использованными. Ее покупателями были те же самые зерноторговцы, что вели торговые дела с ее мужем. Человек, нанятый на улице, переносил эти мешки от продавщицы к покупателям. Мать несколько раз говорила детям, что им стоит переехать из богатого двора, расположенного на Портовой улице[191]

, в бедный район, в квартиру поменьше, где квартплата будет в два раза ниже. Дети соглашались, но Басшева все-таки не торопилась с переездом. Ей не хотелось расставаться ни с чем из того, что напоминало ей о счастливых годах, прожитых с мужем. Каждое утро она возвращалась с улицы промокшая или засыпанная снегом и замерзшая. Сын с болью в сердце смотрел на мать, которая всего год назад выглядела его старшей сестрой. Теперь ее лицо осунулось и пожелтело, волосы поседели, глаза погасли. Гавриэл хотел помочь ей в торговле, при покупке и продаже мешков, но мать строго ответила, что не даст ему предлога, чтобы не учиться. При этом она улыбнулась вымученно и ласково, как во время тяжелого поста в Судный день, когда он был еще маленьким мальчиком, сидел рядом с ней в женском отделении синагоги и время от времени прерывал ее посреди молитвы или чтения тхинес.

Однажды утром Асна разбудила брата, сама еще одетая в ночную рубашку и наброшенный на плечи домашний халат. Она, дрожа, прошептала, чтобы он сразу же зашел к матери.

Басшева сидела на кровати, на которой спал ее муж и на которой он лежал больным до самой своей смерти. Прежде вдова обычно не прикасалась к предметам умершего и даже боялась ступать на пол в том месте, где он лежал, накрытый черным покрывалом. Однако в последнее время она стала использовать его вещи и спать на его постели, как будто хотела таким образом снова соединиться с ним. Теперь она сидела на кровати и рассказывала детям о своем ночном кошмаре с таким бледным лицом, как будто встала после тяжелой болезни, долгое время пробыв между жизнью и смертью.

Во сне она видела отца Гавриэла и Асны спускающимся в саване с кладбищенского холма. Зима, повсюду лежит глубокий снег, умерший торопится в город. Однако чем дольше и быстрее он идет, тем длиннее становится путь от надгробия до надгробия, от одного дерева, стоящего у дорожки, до другого. Сначала она следовала за ним на некотором расстоянии, пока не увидела, что кладбище все никак не заканчиваемся, а он уже шатается от усталости, хромает, идет сгорбившись. Тогда она стала догонять его и кричать: «Шлойме-Залман, куда ты идешь? Остановись, тогда и кладбище закончится». Она сама не знает, что хотела сказать этими словами. И она не помнит, действительно ли она так кричала или же только так думала. Но он, да будет ему земля пухом, даже не повернулся к ней и продолжил идти по той же кладбищенской дороге, как будто все городские здания превратились в могилы. От страха она побежала из последних сил, упала и проснулась.

— Не пропускай чтения кадиша и изучай Тору с постоянством. Тогда отец действительно найдет успокоение на том свете, и ему не придется скитаться в саване, — мать говорила это сыну с такой тоской и таким напряженным голосом, как будто этот пугающий путь через кладбище, увиденный ею во сне, все еще тянулся перед ее глазами.