Синайский секрет

В чрезвычайно тесном профессиональном сообществе разведчиков, где все знали всё обо всех, Рэйчел Аннулевиц славилась как самый худший в мире повар. До каких высот творчества поднимались ее знакомые, изобретая различные предлоги, чтобы только не пойти к ней на званый обед! Не одно из этих объяснений могло бы получить Пулитцеровскую премию в области беллетристики. С тех пор, как Лэнгу пришлось в последний раз вкусить ее стряпни, прошло более двух лет, но он до сих пор не мог понять, когда его сильнее жгло: когда он употреблял эту пищу за столом или когда его организм освобождался от ранее съеденного. Как бы там ни было, тогда его кишечник производил такое количество газов, что мог бы с надеждой на победу соревноваться в загрязнении атмосферы с любым автобусом, которые «Грейхаунд» выпускает на междугородные трассы.

— Постой! В прошлый раз у Рэйчел уже было множество хлопот из-за меня. Меня нужно было кормить…

— И еще я доверил тебе мой «Моррис», — добавил Джейкоб. Он имел в виду свой крошечный автомобильчик, на котором ездил все время, сколько Лэнг был с ним знаком. — Но что из того?

— В прошлый раз, если помнишь, обстоятельства сложились так, что мне не следовало лишний раз появляться на людях. И, мне кажется, не следует заставлять Рэйчел возиться на кухне. Позволь мне пригласить вас обоих куда-нибудь.

Джейкоб убрал телефон и принялся с хрустом ковырять чашку трубки чем-то вроде гвоздя.

— Не следует? А чем еще женщина должна заниматься? Кроме того, могу поспорить, что ты питаешься только тем, что берешь навынос во всяких забегаловках, а о хорошей домашней пище не имеешь никакого представления.

«Ну, сегодня-то, у вас, я такого представления точно не получу, — подумал Лэнг. — Мало того, что любовь слепа, от нее еще и вкусовые сосочки атрофируются».

Хоть так, хоть этак, вряд ли он мог сегодня надеяться хорошо поесть. В обычном лондонском пабе или ресторане пища получалась лишь немногим лучше, чем у Рэйчел. Как правило, там подавали пережженную почти до состояния угольев волокнистую говядину и овощи, пережаренные до такой степени, что нельзя было распознать ни цвета, ни вкуса. У Лэнга была теория, согласно которой этот маленький остров создал империю и несколько веков господствовал на всей планете благодаря тому, что Дрейки, Гокинсы, Веллингтоны, Нельсоны, Черчилли и прочие обрели острый ум и укрепились душою именно из-за никудышной кормежки. Хуже английской кухни была разве что кулинария алеутских эскимосов, где главным деликатесом считалась китовая ворвань. Человека, способного с истинным наслаждением поедать пирог с мясом и почками, вряд ли напугает бортовой залп вражеского фрегата. Неужели кто-то, доведись ему, будучи в здравом уме, выбирать между йоркширским пудингом и штурмом неприятельской батареи, предпочтет пудинг? Да воздушный налет люфтваффе просто ничто рядом с необходимостью всю жизнь питаться разваренным горохом! Да и победу при Ватерлоо подготовили не спортивные площадки Итона, а английский обеденный стол.

Именно из-за недостатков британской кухни в Лондоне процветали китайские и индийские ресторанчики, да и парочка открывшихся за последние годы французских тоже пользовалась неизменным успехом.

На Лэнга нахлынуло вдохновение.

— Почему бы нам не пойти в «Мирабель»? — Хотя качество пищи было там лишь немногим выше удручающего среднего уровня, в счетах указывались астрономические суммы. Лэнг предполагал, что причиной тому был расчет на человеческую психологию: вряд ли кто-то решится ругать обед, за который пришлось заплатить больше, чем зарабатывает в неделю среднестатистический британец. — К тому же, у Рэйчел будет повод приодеться.

Джейкоб усмехнулся и кивнул.

— Моя птичка будет рада расправить крылышки. Но ты, надеюсь, заглянешь к нам выпить рюмочку-другую перед тем, как отправиться на обед?

Лэнгу удалось не подать виду, насколько он обрадовался своей победе.

Лэнг спустился в «трубу» — лондонское метро — и доехал по линии Ватерлоо до площади Сент-Джордж-серкус в Саут-доке, откуда на Вестминстер и здание парламента, находившиеся по другую сторону Темзы, смотрели свысока современные небоскребы. После того, как лондонский горизонт обзавелся «глазом» — огромным колесом обозрения, возвышающимся над Набережной Виктории, облик города изменился (по мнению Лэнга, не в лучшую сторону) по сравнению с тем, что сохранилось в его памяти с давних лет. В «трубе» существовала собственная система развлечений, в которую входили вдохновенные музыканты, певцы, жонглеры и фокусники. Лэнг провел несколько минут на станции, наблюдая, как привлекательная юная леди изгибала тело, принимая совершенно невозможные с точки зрения анатомии (во всяком случае, так ему казалось) позы, а потом бросил монету в фунт стерлингов в миску, стоявшую на полу, и поднялся вверх по лестнице.