Синдер & Элла

– Предупреждаю заранее, Дженнифер скорее всего приготовила небольшой сюрприз по случаю твоего возвращения домой.

– Надеюсь, это не вечеринка? – выдохнула я. Ужас в душе нарастал, и мне казалось, что я сейчас задохнусь. Я прошла девять кругов ада, но, видимо, это еще не все: теперь, в мой первый день после выписки, меня доконает группа каких-то незнакомых людей, которые хотят поздравить меня с «возвращением домой».

– Конечно, нет, – заверил меня отец. – Ничего такого. Твои реабилитологи заезжали к нам на прошлой неделе и подготовили всю семью. Дженнифер знает, что встреча с новыми людьми может вызвать у тебя стресс. Я уверен, кроме нее и девочек никого не будет. Тебя ждет вкусный ужин и подарки в честь выздоровления. Ну и, возможно, девочки немного украсили дом. Они очень ждут встречи с тобой.

А я нет.

Не дождавшись ответа, папа посмотрел на меня с такой же беспомощностью, как тогда, в больнице, когда я вышла из комы и обнаружила его у своей кровати. В его взгляде было семьдесят процентов жалости, двадцать процентов страха и десять процентов неловкости. Как будто он понятия не имел, что говорить и как себя вести, – возможно, потому, что не виделся и не разговаривал со мной с тех пор, как мне стукнуло восемь. Папа откашлялся и спросил:

– Ну что, готова, малышка?

Пожалуй, я никогда не буду готова.

– Не называй меня так, пожалуйста. – К горлу неожиданно подкатил ком, и я еле выдавила из себя эти слова.

Отец глубоко вздохнул и попытался улыбнуться.

– Слишком поздно?

– Типа того.

На самом деле это обращение разозлило меня, потому что напомнило о маме. Она всегда звала меня своей маленькой muñeca,

что в переводе с испанского означает «крошка» или «маленькая куколка». А когда мне было около шести, папа стал называть меня малышкой. Он хотел придумать для меня и американское прозвище; думаю, он просто ревновал меня к маме, ведь даже тогда у нас уже были особые отношения.

– Прости, – сказал папа.

– Все в порядке.

Я поспешила открыть дверь автомобиля, пока мы оба не задохнулись от неловкости. Отец обошел машину, чтобы помочь мне выйти, но я его остановила:

– По идее, я должна пытаться все делать сама.

– Да-да, конечно. Пойдем.

Когда я наконец опустила ноги на землю, он подал мне трость и подождал, пока я встану. Это было непросто и выглядело не особо красиво, но зато я снова могла ходить сама. И гордилась этим. Врачи не радовали меня позитивными прогнозами, но я преодолела боль и научилась двигаться заново. По-моему, шрамов было вполне достаточно. Не хватало еще остаться на всю жизнь в инвалидной коляске.

Хорошо, что до дома пришлось немного пройти пешком: я хотя бы успела морально подготовиться к тому, что ждало меня внутри.

Папа махнул рукой, указывая на дом перед нами.

– Знаю, он кажется не таким уж большим снаружи, но на самом деле довольно просторный. А из окон с другой стороны открывается очень красивый вид на город.

Не таким уж большим? Серьезно? А что я должна была подумать о дорогущем двухэтажном доме в стиле постмодернизма, стоявшем передо мной? Как будто он не видел малюсенькую двушку, в которой мы жили с мамой в Бостоне. Я знаю, он наводил там порядок после маминых похорон.

У меня не было слов, я лишь пожала плечами.

– Мы приготовили для тебя комнату на первом этаже, чтобы тебе не пришлось ходить по лестнице. Правда, чтобы попасть в большую гостиную, где мы проводим время всей семьей, все-таки нужно пройти пару ступенек. У тебя будет своя ванная комната, мы обустроили ее должным образом. Все уже должно быть готово, но если тебе что-то не понравится, мы с Аженнифер уже обсудили возможные варианты и можем подобрать симпатичный домик в стиле ранчо в Бель-Эйр.

Я закрыла глаза и глубоко вздохнула, пытаясь сдержаться и не нагрубить. Он говорил так, будто я буду жить здесь вечно, но я бы с радостью ушла, как только разрешат.

В один из трудных периодов моей реабилитации я проявила слабость и попыталась покончить с собой. К тому моменту я находилась в больнице уже три месяца и не видела никакого выхода. Я все еще почти не могла двигаться, недавно пережила семнадцатую по счету операцию; врачи говорили, что я никогда не смогу ходить; я скучала по маме, и мне было так больно, что хотелось скорее положить этому конец.

Меня не осуждали за этот поступок, но теперь никто не верил, что я не представляю угрозы для самой себя. Я планировала остаться в Бостоне, дистанционно окончить школу, а потом поступить в Бостонский университет. Мне уже исполнилось восемнадцать и у меня были кое-какие сбережения, но когда отец узнал о попытке самоубийства, он добился, чтобы меня официально признали недееспособной, и заставил переехать к нему в Калифорнию.

Мне было непросто вежливо разговаривать с этим человеком.

– Не сомневаюсь, дом нормальный, – пробурчала я. – Можно пропустить все это, и я просто пойду спать? Я очень устала, и у меня все болит после целого дня в дороге.