Синдикат

Опять промчались мимо Клара и Митя, на ходу что-то чиркая карандашом в своих бумажках. За ними, пыхтя и приговаривая: — …нет, позвольте, позвольте, согласно договоренности, в нашей версии списка… — поспевал Миша, бухгалтер ОРЕРа, кассир в кошерной их лавочке.

— Каким номером Клавдий? — крикнула я им вслед, но они уже испарились…

До начала вечера оставалось пять минут. Я осторожно выглянула из-за кулис в зал: он был почти уже полон. В первом ряду торжественно восседала Фира Будкина, окруженная своими кавалергардами.

Я пошла встретить отца Сергея из фонда «Мир всем религиям», а заодно и Клаву…

Отец Сергей Коноплянников уже бродил по фойе и — в черной своей рясе, с большим серебряным крестом на груди — совершенно выпадал из толпы зрителей. Был он худ и высок, порывист, с молодыми седыми волосами вдоль щек; славился своим подчеркнутым и всюду декларируемым юдофильством, из-за которого, по слухам, давно пребывал в опале в епархии… В своем фонде он то и дело организовывал какие-то конференции и прочие гуманистические круглые столы, которые часто заканчивались скандалами и потасовками (но он не оставлял стараний). Раза два мы с ним объединяли усилия и проводили межконфессиональные семинары, часто я приглашала его на наши тусовки, особенно музыкальные или литературные: отец Сергей был меломаном и вообще, вполне светским, интеллигентным человеком. Он даже иврит немного знал, что сближало его с израильтянами, участвующими в наших семинарах. Единственно, что всегда смущало в разговоре с ним, — явная нехватка у него зубов. Но и это лишь говорило о его весьма скудном жалованье и бесконечной порядочности…

Я проводила отца Сергея за кулисы, и пока мы шли, он горячо — вообще, на мой вкус, он был слишком горяч и пылок в своих выступлениях — говорил:

— А я, вы знаете, дорогая моя, сегодня намерен покаяться перед еврейским народом. За позицию нашей церкви во время всей этой неслыханной трагедии. Да, покаяться, покаяться!!!

Я хотела осторожно посоветовать ему каяться не перед всеми и осмотрительно… но на нас вылетела Галина Шмак с микрофоном, который немедленно вдвинула чуть ли не в рот отцу Сергею, выкрикивая:

— Несколько слов о ваших впечатлениях от выставки в фойе и вообще если не возражаете я хотела бы с вами интервью в рубрику звезда месяца вы фигура значительная и положительная для нашей организации…

Обычно, взяв интервью у очередной звезды и приготовив материал для нашего «Курьера», Галина затем выгадывала из оставшихся, не вошедших в статью кусочков, обрезков и лоскутов, небольшой текст для «Еврейского слова», несколько абзацев для «В начале сотворил…» и фотофакт для кого-то еще… Так бабушка в детстве учила меня разделывать курицу и готовить из нее несколько блюд. «Смотри, мамэлэ, — говорила она, — первым делом ты снимаешь белое мясо и крутишь из него котлетки на завтра… Из того, что осталось, ты варишь бульон — вот тебе первое, вынимаешь мясо и тушишь его с овощами, — вот тебе второе. Но у курицы есть еще шейка, которую надо фаршировать, и это совсем отдельное блюдо на субботу…» — словом, Галина вознамерилась прямо тут, сейчас, в темноте закулисных коридоров, за три минуты до начала вечера приготовить из отца Сергея и котлетки на завтра, и первое-второе, и особое блюдо на субботу… Но из-за пазухи у нее грянули «Куплеты тореадора», и вопя в мобильник нечто строительное, она завихрилась по коридору прочь… Откуда-то из-за дверей раздавался мелодичный голосок нашей дивы под монотонный гром тамбурина… Она репетировала, моя трудяга…

За сценой уже стоял страшный подготовительный ор. Одновременно орали все организации, каждая со своей версией порядка выступлений. Я оставила отца Сергея и пошла сесть в первый ряд, где приберегла место для Клавы. Он уже сидел, озираясь с мученическим видом.

— Оболенски пришел, — сказал он мне. — И Козлоброд здесь, вон, видишь — отсел подальше от Колотушкина… все делят места в раю, замбура! Они не знают, что в нашем еврейском раю с раввинов запрашивают втрое дороже. — Он искоса взглянул на меня (все-таки злился, что я вытащила его выступать) и добавил: — Я пожал руку и тому, и другому, и третьему.

— Ну и правильно, — отозвалась я.

— Что за монаха ты привела? Нарываешься на неприятности?

— О, это очень милый человек, не волнуйся…

— Они все милые… Я тут недавно в ресторане познакомился с одним грузином. Он сидел за соседним столиком, а по соседству — мы с Петюней выпивали… Знаешь, этот, «В старом фаэтоне» — там неплохо готовят «пистолеты» — на бараньих ребрышках. Но я их делаю, чтоб ты знала, гораздо лучше. Так вот, он вдруг подходит и говорит: — «Простите, уважаемые, на каком языке вы говорите?» Когда услышал, что мы — израильтяне, принес бутылку шампанского, поставил на стол, и говорит, что хочет выпить за нашу страну, что очень любит евреев и уважает их.

— «И знаешь, за что? — говорит, — за то, что в отличие от проклятых абхазов, евреи никогда, — тысячелетиями живя на грузинской земле, — не претендовали на нашу землю».

В этом месте своего рассказа Клава поднял палец и сказал: