Синдром удава

Можно было догадаться, что в арсенале Лефортовской тюрьмы были и другие методы допросов, и что рано или поздно они меня сломают. Позже, в общей камере, перед этапом мне рассказывали, что в следственных кабинетах нижнего этажа под рокот двигателя, о котором я упоминал, допрашивали менее утонченными способами. У человека, который рассказал мне это, были выбиты зубы, тело в кровоподтеках, суставы пальцев раздроблены. О тех, кто не вынес пыток и отправился в лучший мир, на запросы близких сообщали: у нас не значится», или: убыл без права переписки, а то и без обиняков: умер от разрыва сердца, или от воспаления легких...

Нужно было что-то предпринять, чтобы избежать подобного исхода. И вот тут пришло ко мне некое озарение. Я понял, что надо помочь следователю в стряпании моего дела. А то ему одному не справиться, а отдуваться придется мне. Если ему, чтобы упечь меня в лагерь, недостаточно будет того, что он уже попытался приписать мне, то он пойдет на запредельную фантазию, и тогда меня уничтожат. Нужно подбросить ему что-нибудь попроще от себя... Но попроще, чтобы с правом переписки, а не «без»... Например: мол, «добровольно сдался в плен», «работал переводчиком в лагере», «завербовался на работу к самому Круппу аж электриком», «послан учиться в Вену самим гауляйтером Рура»... Но, главное, не переборщить. И ни слова больше об участии в движении Сопротивления и разведывательной работе. Ни слова!.. А то, чего доброго, не судить, а выпускать надо, да еще извиняться, платить компенсацию и награждать! Этого здесь ни в одном циркуляре не предусмотрено. Ведь их дело — врагов народа создавать, а наше дело им помогать. Или уж, на худой конец, не мешать!.. Но до таких мыслей дозреть надо — просто так, в нормальную голову они прийти не могут, до них доводят.

Вот такое сквозное прозрение поразило меня, но другого выхода из этой ловушки тогда я не нашел. Захотелось поскорее с моим заклятым капитаном увидеться, пока он сам какую-нибудь еще большую пакость не придумал, «на всю катушку».

Несколько дней меня не вызывали. Возможно, самому капитану потребовалась передышка. Шутка ли так истязать себя? Каждую ночь, без выходных. Одного «Казбека» сколько извел.

На очередной допрос меня вызвали раньше обычного. Сразу после того как заработал двигатель. Повели не наверх, а вниз. Следователь и в самом деле выглядел осунувшимся. То ли приболел, то ли получил нагоняй от начальства за то, что либеральничал со мной. Что-то подсказало мне: промедление может обернуться большой бедой. Пора!

Не дожидаясь, когда он задаст свой обычный вопрос: «Ну что, надумал?», я сам обратился к нему:

— Мы изрядно надоели друг другу. Больше мне вам сказать нечего. Остается только придумывать то, чего не было. Стоит ли зря терять время. Я подпишу протоколы, хотя они и искажают суть цела. Что же касается Интеллидженс Сервис — это несерьезно, начальство может усомниться в ваших профессиональных качествах. Я не надеюсь выйти отсюда на свободу. А для лагеря, наверное, уже достаточно того, что вы там понаписали — сотен пять страниц будет... Кое-что можно будет еще пополнить... — осторожно пообещал я. Удивительно, но следователь дал все это мне высказать и ни разу не перебил. Он, видимо, думал, что я буду продолжать упорствовать, и сегодня намеревался применить ко мне другой метод допроса, не такой изуверски утонченный, а попроще... из арсенала самого министра Абакумова. А я неожиданно уступил, словно предугадал его намерения, и это обезоружило его. Он принял предложенный мной компромисс.

Показывая на три пухлые папки следственных протоколов, следователь произнес:

— Может быть, когда-нибудь ты напишешь роман. У тебя биография поинтереснее, чем у графа Монте-Кристо. И выдумывать ничего не надо!

Никогда бы не подумал, что это напутствие, спустя много лет, мне удастся осуществить!

Еще несколько допросов, и следствие закончилось. Меня познакомили с показаниями свидетелей. По следственному заключению я обвинялся в том, что сдался в плен, бежал из ссылки, проживал по поддельным документам. Я надеялся, что мне удастся доказать трибуналу несостоятельность этих обвинений. В плен я добровольно не сдавался, в официальной ссылке не значился, а побеги совершал только в тылу у фашистов. Моя деятельность там подтверждена госпроверкой и свидетельствами антифашистов-подпольщиков.

Теперь я ждал трибунала. Но дни шли, а меня никуда не вызывали... Это было напряженное ожидание. А когда наконец вызвали, то завели в небольшой кабинет, и чиновник в штатском подвинул ко мне лист бумаги со следующим текстом: «Особое совещание в составе... (кто был в составе, чиновник прикрывал рукой) приговорило к десяти годам исправительно-трудовых лагерей».

— А где же суд, где трибунал, который должен меня судить?

Нехотя, чиновник процедил сквозь зубы:

— Трибунал вернул твое дело за отсутствием состава преступления[20]...

— Ну так нет ведь преступления, почему же десять лет?!

— А это спрашивай у Особого совещания.

— Я должен знать, кто такой щедрый, иначе подписывать не буду.