Sindroma unicuma. Finalizi

Что не заметили — полдела, а дело — впереди. Эва — полиморф, и луна потянула её к тому, кто предназначен. Мэл догадался, с кем ему бесполезно тягаться. Хромоногий с нескрываемой нежностью и тревогой следил за принцессой, спящей в хрустальном гробу. Обет на крови обернулся связью для обоих. Мэл читал о постоянстве и нерушимости таких пар. Не в ближайшее полнолуние, так в следующее луна позовет за собой, и Эву не удержать ничем. Природа возьмет своё.

Он говорил Эве, что лечится, и не покривил душой. Каждый день Мэл приезжал в госпиталь, где над шрамами трудились лучшие доктора и специалисты по висорике, ускоряя заживление, пробивая силу тёмного артефакта. Дед высказался оптимистично:

— Хватит киснуть как муха в квасе. Жизнь не замерла на месте. Шевелись-ка.

И Мэл пошел в институт. Приятели, конечно, заметили изменения в облике, но списали на болезнь, подхваченную на заграничном курорте, и посмеивались, пошленько подмигивая, мол, что за зараза прилепилась, которая свалила здорового парня с ног? Лишь друзья знали об операции, но о подоплеке Мэл умолчал.

Тянулись бессонные ночи, изматывающие сомнениями. Круглый желтый фонарь издевался с небес, возвестив о наступившем полнолунии. Мэл измучился неизвестностью, и когда Эва позвонила, не утерпел, задав главный вопрос. Разве символистик не с ней?

Не с ней.

Он бросился на кафедру материальных процессов.

— Вы здесь? — растерялся, столкнувшись в дверях с профессором. — Я думал, вы в Моццо.

Тот смерил Мэла холодным взглядом.

— Я думал, вы в Моццо, — точь-в-точь повторил его слова, выделив насмешливо "вы".

И Мэл понял: ему уступают дорогу, хотя показное равнодушие далось символистику нелегко. "Хватай, пока есть возможность, — читалось в вертикальных зрачках хромоногого. — Моя доброта не беспредельна".

Он бросил всё, сел за руль и рванул по трассе, потому что выпрыгнул бы из поезда на ходу, не дотерпев до курорта. Дорога всегда была лучшим лекарем и релаксантом.

На крутом повороте Мэл вдруг осознал, почему символистик отошел в сторону. Хромоногий предвидел: они оба — и Мэл, и Вулфу — не успокоятся до тех пор, пока не перетянут канат на свою сторону, любыми способами и средствами, и пока не разорвут его, следуя принципу: "так не доставайся же никому".

Он не видел Эву тысячу долгих лет. Изменилась ли она? Наверное, похудела, и аппетит ни к черту. По телефонному разговору непонятно, понравился ли ей Моццо.

А приехав, Мэл увидел её и сбежал, испугавшись встречи. Не решился сказать, что стоит рядом, в двух шагах. Заранее заготовленные слова испарились. "Здравствуй, Эва. Как дела. Между прочим, я спас тебя от смерти, но это мелочи. Не обращай внимания". Зациклило, чтоб его. Можно бы и промолчать, но как объяснить бинты на руках и длинную полоску лейкопластыря, закрывающую уродливый красный шрам? А объяснять пришлось бы, ибо по лицу Эвы читалось, что она настроена решительно.

Она стояла на тротуаре, оглядываясь по сторонам, а Мэл так и не опустил стекло машины. А потом до позднего вечера ждал в электромобиле перед воротами лечебницы, поклявшись: если Эва появится, надумав прогуляться перед сном, он выскажет всё, что накопилось за эти дни. Так и уехал ни с чем в столицу.

О чем еще сказать Эве? О разговоре родителей?

Мать с отцом думали, что их сын не отошел от наркоза, а он слышал и даже осмысливал, хотя не мог пошевелить ни пальцем, ни языком.

— Лучше бы она умерла сразу… Для всех лучше… — произнес женский голос с надрывом.

Никто не спорит. Мэл попереживал бы, но со временем смирился с потерей. И Влашеку хорошо, и Мелёшиным. Проблемы разрешились бы махом, отойди в мир иной одна маленькая девчонка, осложнившая жизнь многим. Слепая, бесперспективная. Скандал в благородном семействе с давними традициями.

Мэл закрыл бы глаза от внезапной боли, полоснувшей по сердцу, но они и так закрыты. Мама, его добрая советчица с житейской мудростью и женской интуицией, поддерживающая всегда и во всем, сказала ТАКОЕ.

— Девок — как собак нерезаных, а сын — один. Если из-за каждой дырки будет бросаться в омут с головой, то долго не протянет. Ответственность его погубит, — согласился мужской голос. Отец.

Нужно относиться проще к трагедиям. Эка невидаль! Сегодня — одна кандидатка на фамилию, завтра — другая.

— Она не оценит. Егор вернул её с того света, а девчонка вместо благодарности будет перед ним хвостом вертеть и веревки вить. Не смогу принять её… Чуть не убила моего мальчика… — заплакала мать.

Мэл не хочет, чтобы из него создавали героя и спекулировали, разжигая интерес толпы. Придя в сознание, он потребовал от отца убрать любые упоминания о себе в прессе, поэтому о случившемся знают единицы причастных.

Мэл сделал, что хотел, и не пожалел ни о чем. Он уверен: Эва оценит и поймет, но не примет. Она заговорит о долге и предложит себя из чувства вины. Она будет потакать и станет исполнять капризы по нужде, а не от сердца. У неё есть принципы, но она отречется о них. Забудет о пацане, который струсил и выпрыгнул из окна. Нет, Мэлу нужно, чтобы Эва осталась прежней. Чтобы обижалась, упрямилась и огрызалась.