— Все ты делаешь так, я все вижу и очень это ценю. Я тоже люблю тебя, Бруно — мне даже страшно как. Я возвела вокруг себя целую полосу укреплений и спряталась от мира в башне… а ты прошел сквозь все это не глядя и сразу очутился внутри… плакали все мои клятвы и хитрости. Бруно, я ведь совершаю преступление. Я уже должна быть далеко отсюда. А у меня нет сил расстаться с тобой. Это просто безумие.
— Ладно, тогда растолкуй в доступных выражениях, какая такая чертовщина нас разлучает.
— Бруно, я больна. У меня ликантропия… если ты знаешь, что это такое… в самой тяжелой форме.
— Ликантропия… Это психическое заболевание… Когда человек считает себя волком…
— Да, и еще я меняюсь физически — стоит тебе один раз увидеть меня в таком состоянии, и ты убежишь от меня без оглядки… я этого не перенесу. Я начала привыкать к тебе, — добавила она шепотом. — И еще я старше тебя. Намного.
Тут голос ей изменил, но Брюн справилась с собой.
— Бруно, я убегу от тебя. Так будет лучше для нас обоих. Я не имею права втягивать во все это.
Я прижал ее к себе, что было сил.
— Бедная ты моя… Туго тебе пришлось. Это часто с тобой бывает?
— Примерно раз в полгода… В последнее время все реже.
— А лечить пробовали?
— Все бесполезно. Это заложено генетически… в нашей семье передается по женской линии… мне нельзя иметь детей. Из-за этого я уехала в Африку — подальше от всех. Я опасна в эти моменты… Сама почти ничего потом не помню — так, обрывки. Видишь, как все грустно. Недолго простояли мои бастионы… Нет, что за ерунда! — Брюн неожиданно потрясла головой. — Ты моя радость, наша встреча — самая большая удача в моей жизни, Бруно, ты мой праздник, мне несказанно повезло. Прости, что так тебя огорчаю, я очень виновата перед тобой… Ты еще найдешь себе хорошую девушку…
— Я уже нашел себе девушку! — зарычал я с накатившей злостью на скотину-судьбу. — Брюн, я ждал тебя всю жизнь, и не надейся, что я вот так вдруг, запросто, с грустной улыбкой отпущу тебя на все четыре стороны. Махнуть на все рукой никогда не поздно — нет уж, я буду играть до финальной сирены — а там, может, и не так страшен черт, как его малюют. Садись ко мне на колени — ага, вот так — положи мне руки на плечи и скажи еще раз, что любишь меня.
— Я люблю тебя, Бруно.
— Страшно приятно слышать. А сейчас я скажу тебе одну очень неприличную вещь.
— Давай.
— Ты дьявольски красивая женщина, и я тебя хочу. Ты уступишь моим нечистым домогательствам?
— Мне тоже это страшно приятно слышать. Я уступлю всем твоим домогательствам.
— Чудесно. Предлагаю пойти под душ и там продолжить нашу беседу… Что, опять какие-то ужасы?
— Ой, Бруно, я так стесняюсь своей фигуры… вдруг тебе не понравится? У меня некрасивая грудь, слишком большая… какие-то баллоны…
— А я как раз поклонник таких форм, буду шлепать их друг о друга — считай это аплодисментами твоей красоте. Между прочим, твоя фигура восхитила меня с первого взгляда.
— Как это ты разглядел все с первого взгляда?
— Любимая, я взрослый мужчина и вполне в курсе… как бы это сказать, конструктивных хитростей, на которые пускаются женщины, чтобы изобразить себе фигуру.
— И что тебе сказали мои хитрости?
— Что ты пытаешься замаскировать именно то, что мне особенно нравится. И чужие оценки этих красот, в том числе и твои — тут я поводил пальцем перед самым очаровательным на свете носом, — меня совершенно не волнуют. Можешь называть это эгоизмом. Страдай, но не вздумай ничего менять.
С этого момента мы примерно на сутки с лишним забыли, на каком свете находимся.
Дорвались друг до друга. Не могу сказать, что в техническом отношении творили что-то небывалое (я давно остыл ко всяким сексуально акробатическим чудесам — «позиция номер сто семнадцать: то же самое, что и сто шестнадцать, только девушка висит на люстре вверх ногами»), запросы у нас вполне совпадали, и к тому же Брюн, действуя даже самым немудрящим образом, потрясала мое воображение до самых что ни на есть глубин.
Уж так она мне нравилась.
Все оставшееся от любовных утех и импровизированных перекусов время мы непрерывно разговаривали (причем регулярно умирали от смеха). Кроме того, мы запускали в ванне мою коллекцию корабликов, просмотрели с комментариями ее африканские и мои альпийские видеозаписи (кое от чего я заблаговременно избавился) и прочитали вслух по ролям «Ричарда III» («Бруно, ну что ты так гнусавишь?»).
Некогда выведенная мной формула любви состоит из двух компонентов, причем порядок их никакой роли не играет: у девушки должна быть фигура и надо, чтобы было о чем разговаривать. Лицо — дело десятое. Так вот, за шестнадцать лет практики я совершенно отчаялся когда-либо встретить искомую комбинацию. Либо все на своих местах, но дальше мозжечка лучше не заглядывать, либо голова есть, но ей-то все и ограничивается.