Синеокая Тиверь

Вслед за Боривоем и остальные воины, и пошатнулись ромейские ряды, а пошатнувшись, сломались. В одном месте, в другом… А то, что ломается, трудно собрать воедино, тем более что тиверцы все прыгали и прыгали с забрала, напирали мощно, дружно. Когда же наконец открылись ворота и туда хлынула в город пешая и конная лавина, об обороне Анхиала и всех, кто был в нем, нечего было и думать.

Князь сидел на коне, сидели лучшие из мужей его…

– Вперед, витязи! – Волот указал мечом туда, где бушевал людской водоворот. – Анхиал – богатый город, а еще богаче пристанище. Возьмете его – на сутки отдаю его вам!

…Может, и повелел бы князь Волот дружине: «Хватит!» Но не мог нарушить данного во время боя слова: «Возьмете его – на сутки отдаю его вам». А раз не мог, то что же оставалось делать?.. Сидел в уцелевшем доме какого-то ромейского вельможи и ждал, когда закончатся дарованные воинам сутки. А чтобы ожидание не казалось наказанием, велел раздобыть ромейского вина, созвал мужей-однодумцев и принялся коротать эти сутки в хмельном веселье, чтобы не слышать криков, которые господствовали в городе.

И все же шум проникал и сквозь стены. С одного двора долетали угрозы и пьяное пение, с другого – чья-то ругань, с третьего – плач, а то и мольба, крики о помощи. У одного забирают дочь, а она кричит на всю округу, умоляет родных, соседей защитить ее; кто-то лишился имущества или потерял солиды и проклинает татей; кому-то приглянулась чужая жена – и плачет вся семья.

Первыми пришли на зов князя Волота Вепр и Стодорка, за ними – предводители уличей и дулебов, а уж потом – Гудима с мужами-полянами.

– А что, княже, – с порога промолвил полянин, – может, на Анхиале и завершится наш поход в ромейские земли?

– Это почему же? После такой удачи и возвращаться назад? Мы не об этом, кажется, договаривались, когда выступали за Дунай.

– А я, признаюсь, шел сюда и думал: князь Волот для того и собирает предводителей славянских воинов, чтобы сказать: отходим.

– У воеводы есть причины так думать?

– Боюсь, что вперед идти уже не сможем. Видел ли князь, что творится в городе?

Волот замолчал, чувствовал: сейчас ему скажут то, что говорил уже сам себе.

– Кое-что видел, а еще больше слышал и сейчас слышу. Однако остановить воинов не могу. Я обещал им этот город, и обещал в самую трудную минуту.

– Обещание – закон, я понимаю. Но все же подарком твоим воины наши пользуются слишком щедро. Не говорю уже о том, что каждому разрешено делать дозволенное и недозволенное. Теперь возы в обозе нашем будут загружены не ратной поклажей, а имуществом горожан и ромейскими девками.

– С какой стати девками?..

– С той, княже, что красивые у ромеев девки. В жены их берут наши отроки. А еще увязывают товар ромейский, как приданое женам своим. Поэтому и спрашивают: далеко ли пойдем с таким обозом? Сможем ли и дальше взяться за мечи и стать на сечу, если придется сразиться по-настоящему?

Гудима не упрекал князя за то, что происходит в славянских ратях, скорее советовал, но князю во всем слышался упрек, и он не знал, что ответить Полянскому предводителю. Успокоить?.. Выйдем, мол, из Анхиала – разберемся и наведем порядок. Или, может, протрубить поход и этим положить конец своеволию в завоеванном городе? Но что скажут воины, если раньше времени увести их из города? Что их князь бросает слова на ветер? Что он тогда лишь добр и щедр, когда это нужно ему?..

– Раз есть такое беспокойство и такие упреки, – князь бросил взгляд на Идарича, – давайте подумаем вместе, как быть дальше.

– А никак, – высунулся вперед такой же отчаянный в словах, как и в сече, Вепр. – Полянский муж правду сказал, обещанное – закон. А если так, отрекаться от обещанного негоже. Это во-первых. А во-вторых, почему мы так добры к ромеям и жалеем их? А разве ромеи жалели нас, когда приходили? Велико диво: отроки берут ромейских дев себе в жены. А как ромеи брали наших дев и делали рабынями? Брали и торговали ими на торжищах…

– На то они и ромеи, – спокойно, однако твердо возразил Гудима. – Поэтому у них и слава своя – людоловы и работорговцы. Уж если пошли все вместе, всеми славянскими родами, то и обычаи должны соблюдать всеславянские, а не только тиверские. Так ли я говорю? – обратился к Идаричу…

Идарич не торопился с ответом.

– Что-то так, а в чем-то ты неправ, – отозвался наконец. – Что воины обленятся, потеряют воинственный пыл, нахапав девиц и имущества ромейского, это правда. Однако правда и то, что забирать у них награбленное, тем более запрещать им быть хозяевами во взятом городе тоже не стоит. Поступить нужно как-то по-другому, чтобы наши рати могли двигаться дальше.

Князь Волот оживился:

– Поступим, наверное, так. Все, что стало добычей воинов, оставим в Анхиале. Оставим и стражу, которая будет стеречь до нашего возвращения и город, и добычу воинскую. Воинов же убедим: каждый найдет свое по возвращении.

– Вот это, – поддержал князя Идарич, – хорошая мысль. Только как будет, если и дальше в каждом ромейском городе оставлять стражу? Не растеряем ли мы всю свою рать?

Волот почувствовал, что нужно защищаться.