Сингапурский квартет

— Один мой знакомый начинал карьеру со съемок на кинопленку горящего очага для показа на рождество в Сайгоне, — сказала Барбара, вспомнив дневник Бруно. — Это было ещё в эпоху почтенных вентиляторов! Самый ходовой товар для белых в тропиках — овеществленный символ ностальгии… А для местных атрибуты метрополии — проявление стиля… Утонченный декаданс. Рутер, почитай-ка нараспев гастрономическую поэму из меню…

Малиновый смокинг заслонил свет торшера. Белая перчатка старшего официанта описала приглашающий круг в сторону ресторана. Зал был заставлен диванами белой стеганой кожи, между которыми в полумраке на столешницах светились язычки пламени в рюмках с цветной жидкостью. В центре ловко подсвеченная ледяная лошадь, слегка начавшая оплывать, возвышалась над блюдами с салатами, мясным и куриным карри, колбасами, ветчинами, кашами, гарнирами, грудами золотистых ломтиков картошки и бог знает чем еще. За металлической выгородкой оранжевая кухня озарялась всполохами пламени, походившими на беспрерывные взрывы на десятках сковородок.

Над Бэзилом навис официант по винам. Голова человека в зеленой венгерке почти не просматривалась, возможно, на этой должности специально держали негра, чтобы его лицо сливалось с темнотой. Ресторанный зал вообще освещался слоями. Как удавалось удержать свет люстры у потолка, потом устроить под ней ночь, затем высветить столешницы и снова все погрузить в ночь, оставалось тайной заведения…

— Я могу покапризничать в пределах разумного, Ден? — спросила Барбара винного венгерца.

— «Ночь Святого Георгия» восьмидесятого года, мисс Чунг?

Рутер подмигнул Бэзилу. Барбара приметила.

— Хорошо, ну хорошо… Я порываю со снобизмом закормленной финансовой писательницы, коллеги…

— Простите, мисс Чунг? — сказал Ден.

— С вином решено, Ден.

— Большое спасибо, мисс Чунг.

Венгерец исчез в темноте.

— Так и подмывало подставить ему ножку, — сказал Рутер. — Интересно, разглядел бы?

Между копченой рыбой, с которой шкурка сходила сама, и бараниной, над которой стоял синеватый нимб выгоравшего коньяка, квартет по заказу Рутера сыграл «Подмосковные вечера». Когда филиппинец сунул было рябому гитаристу кредитку, музыкант покачал головой.

— Мы ведь оба филиппинцы, Рутер, и давно знаем друг друга… Я для тебя сыграл бесплатно, — сказал он. — Вот если у джентльмена из Москвы найдется русская монетка…

У Бэзила имелась. Он всегда держал в кармане несколько старых сторублевиков. Шемякин протянул монету музыканту.

— И для нас найдется? — спросила Барбара.

Бэзил высыпал кругляки на скатерть.

— Мой гонорар, — сказал Рутер, отобрав несколько монет.

Он быстро прикончил баранину и, не ожидая десерта, поднялся из-за стола.

— Ну, друзья, мне пора… Задача третьего лишнего выполнена, приличия соблюдены… До встречи, Бэзил! До завтра, Барбара!

Он подмигнул с широкой, почти детской улыбкой, не вязавшейся с грубоватым лицом.

— Сейчас будет звонить из вестибюля в Манилу жене, — сказала Барбара. И почти без паузы спросила: — Скажи, Бэзил, ты действительно не из русской разведки? Я… я в том смысле, что работа есть работа и неважно, какая она. Мы же профи. Высшая моральная заповедь, я считаю, — это безупречная, красиво и технично выполненная работа… Тебе трудно говорить со мной, как с другом?

— Такие вопросы профи не задают.

— Считай, что я объяснилась тебе в любви.

«Господь, быть может, простит тебе эту ложь», — неуверенно подумал Бэзил.

— Нет, Барбара, я не работаю в разведке…

«Господь простит и эту ложь, если это ложь», — подумал он теперь о себе.

— Как же объяснить метаморфозу? До конца восьмидесятых ты работал в Бангкоке практикующим юристом, то есть имел лицензию частного детектива, на твоем счету три или четыре удачных охоты… Все знают, что это ты вытащил из Новой Зеландии двух фарангов, которые подорвались в Бангкоке на минах-ловушках перед сейфовой комнатой бриллиантовой гранильни и потом сбежали из тюремного госпиталя, хотя у каждого оставалось по одной ноге… Так ведь? Я знаю, что у тебя есть мать и русская жена, которую тебе сосватали из Австралии… Вы все имели французские паспорта. Свой ты получил при увольнении из Иностранного Легиона. И вот ты объявился в этих же краях как журналист с русским паспортом…

Удивляться осведомленности Барбары не приходилось: Чунг исправно пропахала всю имеющуюся здесь о нем информацию. Четверть века работы в этих краях — это именно четверть века. Вполне достаточно для того, чтобы отдельные этапы биографии Бэзила Шемякина оказались в досье, допустим, принадлежащем её «Стрейтс таймс».

— И все же я не агент неважно чего и кого, — сказал Бэзил. — Если хочешь, я наемник, и только. Как и ты, веду охоту за информацией, потом продаю мясо и шкуры. То есть, я не работаю в государственном или частном учреждении, я не продаю свое время, я продаю свой товар… А мои полномочия — вера в добро и род человеческий, даже в таких изверившихся в людях и самих себе представителей этого рода, как я и ты, Барбара.

— Мне кажется, я теперь понимаю, почему ты увез своих в Россию.

— Ты что, тоже собиралась уехать? Твой отец, наверное, из Америки?