Синяя кровь

Его дед-часовщик умер, и Мечтальон умер, а библиотекарь Иванов-Не-Тот погиб в ополчении под Москвой. В живых из той компании, которая собиралась у дедушки Иоганна, остался только Коля Вдовушкин, но он был плох: израненный и контуженный, он мучился головными болями, нередко нес какую-то чепуху о призраках и рассказывал о безногом инвалиде Благородном Степане, которого эти призраки растоптали на Французском мосту.

Лошадка нетерпеливо шуршала нейлоновыми чулками и поправляла шелковое платье с глубоким вырезом, подаренное дочерью, и, когда завели патефон, потащила Эркеля танцевать.

Устный курил, мрачно поглядывая на жену, которая закатывала глаза и прижималась животом к Арно, и пил рюмку за рюмкой.

Когда наконец Лошадка увела Устного спать, Ида достала из тайника ключ от Черной комнаты. У нее задрожали руки, когда она извлекла из сундука лимонно-желтые чулки с вышивкой «шантильи».

Арно зажег свечу.

Ида прижалась к Эркелю, закрыла глаза. Он поцеловал ее – она ответила.

Когда часы в Африке пробили три, Арно стал одеваться.

– Ты куда? – спросила Ида.

– Служба, – он укрыл ее одеялом, коснулся губами уха. – Ты выйдешь за меня, Ида?

– Конечно, – пробормотала она. – Но я бездетна, Арно… у меня никогда не будет детей…

– Это не важно, – сказал он. – От тебя пахнет чем-то таким… чем-то… я не знаю… черт, чем от тебя пахнет?

– Морвал и мономил, – ответила она. – Только поскорей возвращайся…

На следующий день Ида ревизовала Чудов.

Город изменился. На месте старой земской больнички, располагавшейся в трех бревенчатых бараках, немецкие военнопленные возвели четырехэтажное здание из красного кирпича, увенчанное черной черепичной крышей. На пьедестале, где когда-то громоздилась гипсовая глыба, изображавшая пятиногое чудище – Робеспьера, Дантона и Сен-Жюста, – был установлен бронзовый памятник Сталину. А на берегу вырос детдом – двухэтажное деревянное строение, обнесенное высоким забором.

Строители объекта укрепили городскую площадь и всего за восемь часов расширили улицу, начинавшуюся между аптекой и рестораном «Собака Павлова». Чудовцы прозвали эту улицу Восьмичасовой, хотя по документам она значилась Октябрьской. Площадь перекопали и вымостили в несколько слоев двадцатичетырехфунтовыми пушечными ядрами, а дома, которые стояли вдоль узкой улицы, снесли, и их жителей переселили в бараки. Теперь тяжелая техника могла без проблем развернуться на площади и за несколько минут доставить грузы и механизмы на берег, где велось строительство моста.

На другом берегу озера были построены деревянные бараки для заключенных, проложена узкоколейная железнодорожная линия, по которой доставили жестконогие деррик-краны и паровые экскаваторы.

Сама же стройка была обнесена изгородью из колючей проволоки, хотя издали любой обыватель мог наблюдать за заключенными, которые копошились среди гор земли, песка, бревен и кирпича. Несколько десятков человек пытались привести в порядок пароход «Хайдарабад».

Ида отправила письмо на Смоленскую площадь, на имя Вышинского, с просьбой о содействии в расторжении брака с подданным Великобритании Уильямом Сеймуром-младшим, а вечером перебралась к Арно.

Лошадка на прощание сказала: «Это хорошо, что у вас не страсть, а взаимность. Но вот что, Ида: мужчина может любить бабу пьяную, сраную, одноногую, горбатую, но только не бездетную. Арно хороший человек, но все-таки присмотрите себе какого-нибудь мальчишечку… детдомовского какого-нибудь, маленького… только не порченого…»

За ужином – они отмечали это событие в «Собаке Павлова» – Ида сказала Эркелю, что неплохо бы им взять ребенка из детдома. Он кивнул: «Выбирай. Я в детях ничего не понимаю».

Они вернулись домой и легли спать. Ида поймала себя на том, что отдается Арно с таким бесстрастным бесстыдством, будто они прожили вместе лет двадцать, и обрадовалась этому.

В Министерстве иностранных дел Иду предупредили: бракоразводный процесс с Сеймуром займет много времени. Но уже через месяц в Чудов пришло письмо из Лондона, в котором сообщалось о смерти Уильяма Сеймура-младшего, графа Хертфорда, погибшего при исполнении служебного долга в Малайзии от рук коммунистических повстанцев. В письме из британского посольства в Москве говорилось, что она стала наследницей состояния Уильяма Сеймура-младшего. Ида отказалась от наследства в пользу советского правительства.

Свадьба была скромной: расписались в загсе, выпили в «Собаке Павлова» – Ида, Арно, Лошадка и Устный, вечером сходили в четвертый раз на «Подвиг разведчика».

Эркель взял трехдневный отпуск. Они поехали в Москву: рестораны, театр, магазины.

Перед возвращением в Чудов заглянули к Кабо.

Он давно сжег компрометирующие переводы Джойса и Селина, писал книгу о драматургии Погодина и за столом не сводил влажного взгляда с молоденькой домработницы Гали, которую называл Алкменой. Алкмена была бровастой южанкой, раскатисто хохотала, показывая великолепные белые клыки, и называла себя «деткой», а Кабо – «моим золотым»: «Мой золотой, налей детке красненького».