Синие берега

— А знаете, — голос Викентия Романовича входит в мои мысли, — в годы войны школа наша, вот здесь, где мы с вами находимся, являлась самым настоящим дотом. В школе погиб мой отец, тогдашний директор школы. Что тут было!..

Но разве знал он, что тут на самом деле было…

Мы ступаем по паркету, — теперь здесь паркет, ступаем мимо чистых, выбеленных стен, на них портреты писателей, ученых, мимо больших светлых дверей, ведущих в классы, — все иное, все не так, как было. Но память сильнее, и я вижу то, что ушло отсюда, чего никто другой видеть не мог. Я вижу пол этот, стены эти, двери, запятнанные кровью, запятнанные мокрой от крови известковой пылью. Я молчу. Я отвожу глаза: черный ход, левый. «Иди». Я испуганно взглядываю на Наташу, словно могу ее потерять.

— Пожалуйста, на лестницу, — снова уводит меня от всего этого Викентий Романович.

Мы поднимаемся по лестнице. Вот эта часть лестницы обвалилась, когда сюда бросили гранату. Перила сгорели тогда. А здесь…

— Сюда. — Викентий Романович толкает дверь. Комната в свету.

«Что было здесь?.. Не помню, не помню, что было. А было…» напрягаю память.

— Устраивайтесь, Наталья Андреевна, — говорит Викентий Романович. Временное жилище ваше. А потом… — Обнадеживающий жест: — Потом… устроим вас как следует, все будет хорошо. Покойной ночи.

— Покойной ночи, — откликается Наташа.

Покойной ночи, покойной ночи, — мысленно повторяю я. Когда по тебе не стреляют, все, что вокруг, имеет совсем другое значение.

Начинается гроза. Ветер кидается в настежь распахнутое окно и с силой отбрасывает назад занавеску, словно в комнату влетает надутый парус. Наташа уже улеглась на железной кровати, окрашенной в цвет молодой травы, она спит. Мягко подогнув колени, она вся в радостном, обжитом мире. Лицо ясное, ни тревоги, ни сомненья на нем. Губы слегка разомкнуты в улыбке, даже сон, должно быть, у нее какой-то легкий, солнечный. Я слышу ее ровное, сильное дыхание. На щеку, ставшую чуть матовой, свалилась, словно полоска света, прядка русых волос, и от дыхания прядка медленно шевелится.

Рука моя тянется к выключателю. Выключатель щелкает, в комнате становится темно.

Но всё по-прежнему перед глазами. Нет, нет, это не должно повториться. Никогда… никогда… Теперь всем уже известно: миллионы мертвы. Миллионы сердец остановились раньше срока. Миллионы мертвы, но я знаю только немногих из них, это мои товарищи из первой роты, неполной роты. Я вижу лицо каждого, помню их имена. Для других нет у них лиц, нет имен — миллионы мертвых, миллионы мертвых… Что-то судорожно перехватывает горло, я не могу поймать дыхания.

В темноте я уже не вижу Наташу и, смятенная, бросаюсь к ней. Она здесь… Наташа спит. Наташа спит…

И я поднимаю трясущиеся руки: все рассказать, рассказать все, что было в то, уже давнее, время! И тогда сердцу станет легче, как кажется, что утишается боль, когда кричишь…