Синие стрекозы Вавилона

— Пусть уберет, — сказал Бэда, обращаясь к Верховному Жрецу. — Он меня нервирует. Когда меня бьют, я говорить не могу.

— Не будешь говорить — применим настоящие пытки, — сказал Верховный Жрец.

Бэда беззвучно выругался и продолжил уныло:

— Нашел я у нее какие-то деньги, шоферу этому сунул. А девицу раздел и умыл как следует. Она уже уснула к тому времени. Тяжелая, как куль. Отъелась в Оракуле.

— Следовательно, — подытожил Верховный Жрец (маленький чернокожий писец рядом с ним старательно заскрипел палочкой по дощечке), — вы с младшей жрицей Пиф остались в ее квартире наедине в ночное время?

— Остались, — подтвердил Бэда. — А куда я пойду через весь город? Да и эта… Сперва, вроде, тихо лежала, после вдруг давай рыдать, за бритву хвататься… А как заснула, так тоже все не слава Богу: то захрапит, то руки разбросает и стонет… Хуже пьяного грузчика.

— То есть, вела себя непристойно?

— Да.

— А ты ее раздел, говоришь? — вдруг вспомнил Верховный еще одну подробность.

— А что, в грязном ее на постель класть?

— И на постель уложил.

— Да.

— Голую.

— Да.

Верховный Жрец побарабанил пальцами по колену. Маленький чернокожий писец склонил голову набок, слушая, будто прикидывая, какими письменами запечатлеть это постукиванье господских пальцев.

— И что было дальше?

— А ничего, — проворчал Бэда. — Что вы, в самом деле, пьяных баб не протрезвляли? Сбегал, как открылась, в лавочку, пива ей принес, чтобы очухалась…

— А она?

— Выжрала пиво, спасибо не сказала. Опять улеглась.

— А ты?

— А я сюда пошел.

— И все? — угрожающе спросил Верховный Жрец, хотя и так было понятно: и все.

— Ну, — сказал Бэда. Судя по его тону, он уже ни на что не надеялся.

— Еще пять кнутов за дерзости и матюки во время дачи показаний, — сказал Верховный Жрец, поднимаясь. — Потом в барак.

И вышел. Маленький писец на коротких ножках побежал за ним, точно собачка.

Утро, как справедливо замечено, имеет своих призраков. Шел Бэда от бабы стервозной да похмельной, и утренние сумерки обступали его. Остывшие камни набережной Евфрата точно сосали тепло живого тела. Зябко было, хотя день обещался опять жаркий и душный. Вот уже и площадь Наву, вот уж рабские бараки показались. Побродил Бэда вокруг, послушал зычный храп, из-за дощатых стен доносящийся. Плюнул себе под ноги да и пошел прочь.

И впрямь, лучше уж в Оракуле, в кабаке бесовском, чем тут, — прав был дедок-надсмотрщик, который Верховному Жрецу раба негодного всучивал.

Раза два оборачивался. Глядел, как барак отдаляется.

Пустой была площадь, только мусор повсюду валялся — час уборщиков еще не настал. На одном обрывке остались корявые буквы «ПОМОГИТЕ, ЛЮДИ ДОБ…»

Обойдя же ларь, густо истыканный этикетками с надписью цены, наткнулся Бэда на того самого дедушку, которого только что с благодарностью вспоминал. Лежал дедуля-надсмотрщик в синей своей, будто бы железнодорожной, тужурке, пятками и затылком в грязную мостовую упираясь, строгий, вытянувшийся. И совершенно мертвый.

Глядел пусто и скучно, а лицо у него было серое. Скоро уборщики придут, выметут мусор, клочки и обрывки, снесут в угол площади ящики и иное дерьмо и подожгут. И дедулю туда же, наверное, сунут, чтобы не разлагался. А может, похоронит его городская администрация, ежели он на службе числился.

Бэде до этого дела было немного. Только странно показалось, что на животе у дедка какой-то паренек примостился. Сперва Бэда паренька этого и не заметил, а после глянул и увидел: точно, сидит.

Босоногий, в одной только набедренной повязке, встрепанный мальчишечка лет, наверное, девяти или десяти, ясноглазенький, востроносенький. В носу ковырял задумчиво и на Бэду глазками постреливал.

— Привет, — сказал Бэда.

Паренек хихикнул. И видно было, что радостно ему.

— Ты чего здесь сидишь? — спросил Бэда.

Паренек огляделся.

— А что? — сказал он наконец. — Нельзя?

— Да нет, можно… — Бэда был растерян. — Только странно это.

— А чего странного?

— Так на трупе сидишь, — пояснил Бэда.

— А…

Мальчик поглядел на мертвого дедка и вдруг фыркнул, да так заразительно, что Бэда тоже улыбнулся. Хотя чему тут улыбаться? Ну, лежит за пивными ларями жмур. Положим, бывший знакомец. Мясо из рабской похлебки пальцами вылавливал и ел, это Бэда про него доподлинно знал. Ну, что еще? В купчих цену писал меньше, чем платили на самом деле. Так ведь кто этим не занимался? Все, почитай, занимались. Был, в общем, падлой средней руки этот жмур.

И все-таки что-то нехорошее было в том, что этот мальчик так на нем сидел. Бесцеремонно это.

Бэда так и сказал.

— Тебя как звать? — спросил мальчик, щурясь. — Я тебя, вроде бы, видел прежде.

— Бэда, — сказал белобрысый программист.

— Беда, — поправил мальчик. И зашелся хохотом. Едва не повалился, пятками задергал в воздухе, попкой сверкнул.

— Повязку намотай по-человечески, — строго сказал Бэда. Ему не понравилось, что мальчишка потешается.

— Иди ты со своей повязкой… Этот вот, — мальчик по жмуру постучал кулачком, — он же тебя Оракулу продал, да?

— Да…

— Говорил я ему, чтобы не делал этого. Ты ведь христианин, Бэда, верно?