Синие тюльпаны

Так вот, Лука Лукич не принадлежал к тем остзейским офицерам, которые называли друг друга "mein lieber Bruder" и тащили один другого вверх по служебной лестнице. Вторая черта была и вовсе уникальная: заканчивая лекции за три минуты до срока, Лука Лукич производил мелодекламацию из книжки неизменно таскал в кармане сюртука - "Пагубные следствия игры в карты". Надо было видеть его огорчение, когда кто-то из воспитанников забыл на столе то ли просветительную брошюру "Новейший русский карточный игрок", то ли полумистичес-кий и полуматематический "Календарь для игроков".

Но вообще-то если мистику можно было усмотреть в Михайловском замке, то разве лишь в многоугольниках внутренних покоев. Впрочем, на эту архитектурную геометрию смотрели здесь как на воплощенную сущность училища.

Иную сущность подозревали синие тюльпаны. Не потому, что в Михайловском замке в оны годы зверски расправились с Павлом, отцом благополучно царствующего Николая, а потому, что некоторые преподаватели-инженеры, если верить агентуре, верили в возможность управлять Россией посредством конституции. Ах, технократы, пребывающие в стерильных сферах точных наук. А синие тюльпаны дальше арифметики не ходили, вот и опасались даже очень и очень слабеньких конституционных веяний.

Любопытно: это не помешало Бенкендорфу взять одного из выпускников училища в Отдельный корпус жандармов. Прапорщик Роман Дрейер был учеником Луки Лукича. А сам он, нисколько не помышляя об изменениях государственных конфигураций, разделял общеучилищ-ный постулатум - заслужить, репутацию шпиона, погубишь себя в глазах товарищей-сослуживцев. Очевидно, эта заповедь и не позволила выпестовать в Михайловском замке когорту наушников, полицию из лучших воспитанников.

В этом смысле тут все были худшие. Разумеется, и Федор Достоевский, тоже ученик Луки Лукича. Честно сказать. Лука Лукич не подозревал в нем гения. Видел сумрачного юношу, вдруг охваченною нервным воодушевлением электрического свойства; слышал его глуховатый голос, словно бы придавленный страданием, непонятным Луке Лукичу. Не раз замечал, как юнкер Достоевский преследует по пятам своего вечного оппонента юнкера Бережецкого. Тот бежал, заткнув уши, а юнкер Достоевский, настигая, метал, как дротик: "Шиллер! Шиллер!" Что он этим жаждал доказать, Лука Лукич сообразить не умел. Его удел ограничивался доказательством теорем и недоказуемостью аксиом. А гением он почитал, и притом справедливо, Остроградско-го, читавшего курс дифференциального и интегрального исчисления.

Капитан служил, а не выслуживался, никому не завидовал и никому не льстил. К нему относились почтительно: по-нынешнему сказать, ценили. Две точки в пространстве - Михайловский замок и флигель в Шестилавочной, он соединял прямой линией. Поговаривали, что его замкнутость - следствие какого-то глубокого душевного переживания. Люди сугубо прозаические возражали: он расчетлив, как все немцы. Не трогает маленький капиталец, завещанный фатером, умершим, когда Луке Лукичу было лет восемь от роду, вот и замкнут, ножки по одежке.

Если немцы расчетливы, то немки домовиты. Шарлотта командовала горничной и кухаркой. Мужской прислуги, как все питерские немцы, она не держала. Шарлотта была добра. Настолько добра, что ни словечком не возразила, когда супруг велел привечать какого-то юродивого. Это было разнесчастное существо, похожее на черепаху, в казенном халате мышино-никотинного цвета. Существо выдавало себя за испанского короля в изгнании; утверждало, что напечатало "Записки", а гонорар отдало на борьбу с масонами. Оно пивало на кухне чай с калачом, ворова-тым, сорочьим движением упрятывало за пачуху гривенник и просило передавать нижайшую, почтительнейшую благодарность императору французов. Шарлотта предполагала, что старика отпускают христарадничать из какой-то богадельни. Она не ошибалась, если Обуховскую больницу на Загородном принимать за богадельню. Что до "императора французов", то Шарлома, искоса взглядывая на Луку Лукича, стала замечать профиль Наполеона. И теперь черепаха-король получал уже 2 (два) калача...

В тот поздний летний вечер, когда "пишу, читаю без лампады". Лука Лукич, отужинав - 2 (два) горячих блюда и 1 (одна) бутылка умеренно холодного портера,- аккуратно заносил в тетрадь дневную лекцию, чтобы завтра же ученики могли исправить свои записи или дополнить нерадиво пропущенное.

Денщик майора Озерецковского нецеремонно бухнул в парадную дверь денщик злился на барина за прерванную дрему. Увидев жандарма, Лука Лукич, человек здоровый, никогда ничем не болевший, почувствовал слабость во всех членах.

Капитан, разумеется, имел представление, кто такой сосед-майор. Не ведая за собой ничего предосудительного, Лука Лукич все же избегал встреч с ним - береженого Бог бережет. Выслушав денщика, он сохранил внешнюю невозмутимость, но, следуя двором и напряженно прислушиваясь к шагам жандарма, ощущал какое-то запупочное томление.