Синтаксис любви

Кружение неких людей вокруг Ахматовой никогда не прекращалось, свита, небрежно названная Пастернаком “Ахматовкой”, не покидала ее даже в самые суровые годы, так что реализовывать свою 1-ю Волю ей было на ком. Говоря о своих подданых, она иногда даже пользовалась словарем, позаимствованным у советской номенкулатуры. Например, поиск среди поклонников нужного на данный момент человека, она называла “порыться в кадрах”(!)

Вместе с тем, именно достижение результата 1-й Волей Ахматовой заметно портило органичную величавость имиджа поэтессы мелочностью, обидчивостью, суетностью, оглядкой на чужое мнение, “она бывала капризна, деспотична, несправедлива к людям, временами вела себя эгоистично.” Бунину Ахматова до смерти не простила злую эпиграмму на себя, на Блока пожизненно обиделась за недостаточное внимание к своей особе, Пастернаку откровенно завидовала и ревновала к его, как ей казалось, незаслуженной славе (“нобелевка”, международный скандал и т. д.).

Хотя склонностью к стихосложению заведует Эмоция, в данном случае 2-я, стиль поэзии Ахматовой диктовала 1-я Воля. Ее стиху присущи величавость, классическая простота, лаконизм, ясность, “боязнь ничем не оправданных поэтических преувеличений, чрезмерных метафор и истасканных тропов”(Жирмунский), “властная сдержанность…Иногда она опускает один-два слога в последней и предпоследней строчке четверостишия, чем создает эффект перехваченного горла или невольной неловкости, вызванной эмоциональным напряжением” (Бродский),” Само голосоведение Ахматовой, твердое и уже скорее самоуверенное…свидетельствует не о плаксивости…но открывает лирическую душу скорее жесткую, чем слишком мягкую, скорее жестокую, чем слезливую, и уж явно господствующую, а не угнетенную…”(Недоброво). Слово Ахматовой — это “царственное слово”, и практически весь свой порядок функций она запечатлевает в четырех очень выразительных строках:

Ржавеет золото и истлевает сталь,

Крошится мрамор — к смерти все готово.

Всего прочнее на земле печаль

И долговечней — царственное слово.

Процессионность Эмоции и Логики, т. е. функций речевых, предполагает, что Ахматова должна была быть многословной. Однако это не так, по свидетельству современников, “она была молчаливой”. И кроме естественной пугливости 3-й Логики, это обстоятельство обуславливается также “царственной “ 1-й Волей, “величавость поведения сдерживала свободное излияние мысли”, - болтливость не монаршья черта.

Вообще, на примере Ахматовой с лабораторной чистотой можно наблюдать трагедию самоуничтожения под прессом 1-й Воли. Корней Чуковский, видевший Ахматову близко, но не из свитской толпы, писал: “Мне стало страшно жаль эту трудно-живущую женщину. Она как-то вся сосредоточилась на своей славе — и еле живет другим.”

Ахматова любила играть в плотскую расслабленность, но жалость к себе не выносила и была в этой безжалостности к себе совершенно права. Рассказывают, что во время проводов Ахматовой в Москву “одна благостная старушка…(которая) задолго до отхода поезда несколько раз обняла и перекрестила ее даже прослезилась. Когда она ушла, Ахматова…сказала: “Бедная! Она так жалеет меня! Так за меня боится! Она думает, что я такая слабенькая. Она и не подозревает, что я — танк”. И у всех, кто имел дело с “Ахматовой”, бывает случай убедиться в справедливости этого признания.

* * *

3-я Логика также вполне явственно проглядывала в поведении Ахматовой. Она тускнела и уходила в себя во время интеллектуальных споров, хотя саму по себе ученость очень ценила, и научные успехи сына были предметом ее неизбывной гордости. Ранимость ее по 3-й Логике видна хотя бы из того примера, что, когда в одном предисловии к сборнику стихов ей довелось прочитать “У Ахматовой не хватило ума…”, с ней случился тяжелейший приступ стенокардии. Этот случай — хорошая иллюстрация несовсем банальной еще мысли, что душа, дух, ум и тело (психосоматика, одним словом) находятся в такой неразрывной связи, что всякое воздействие на один отдел, так или иначе отзывается на других. В данном случае удар по 3-й Логике аукнулся на 4-й Физике.