Синтаксис любви

Посторонние обычно вообще отказывают ему в способности к любви, как это отчасти делали современники по отношению к Чехову, утверждая, что в жизни Чехова не было большой любви. Но, по более точному наблюдению Куприна, проблема для Чехова заключалась не в содержании чувств, а в форме выражения. Куприн писал:”В нем жила боязнь пафоса, сильных чувств и неразлучных с ним несколько театральных эффектов. С одним только я могу сравнить его положение: некто любит женщину со всем пылом, нежностью и глубиной, на которые способен человек тонких чувств, огромного ума и таланта. Но никогда он не решится сказать об этом пышными, выспренными словами и даже представить себе не может. Как это он станет на колени и прижмет одну руку к сердцу и как заговорит дрожащим голосом первого любовника. И потому он любит и молчит, и страдает молча, и никогда не отважится выразить то, что развязанно и громко, по всем правилам декламации, изьясняет фат среднего пошиба.” Все так, Куприн совершенно прав, но инстинкт есть инстинкт, и человек, неспособный на широкий чувствительный жест, оказывается чаще, чем кто-либо, обреченным на одиночество.

Кроме того, что “сухарь” редко женится (выходит замуж), он еще и плохо размножается. Источник проблемы назван прежде — беззащитность перед эмоциональным давлением. У детей одно средство воздействия на мир — крик, а крик, мы уже знаем, самое мучительное для 3-й Эмоции средство воздействия. Отсюда у “сухаря” страх перед деторождением и, как следствие этого, — бесплодие.

Остается удивляться, как вообще выживает в таких условиях 3-я Эмоция, но факт остается фактом, — “сухари”, хоть и в малом числе, нарушая принципы естественного отбора, продолжают жить среди нас, подтверждая давнюю мысль, что природа не терпит пустоты.

Сам “сухарь” — идеальный ребенок. Он как бы специально создан для плохих родителей. Данная ему от природы несвобода выражения настроений и болей сама освобождает родителей от необходимости быть чуткими и предупредительными по отношению к ребенку. Когда Бунин спросил у матери и сестры Чехова, плакал ли он когда-нибудь, обе твердо отвечали:”Никогда в жизни.” Неправда ли, идеальный ребенок? Однако эта особенность “сухаря” имеет свою оборотную сторону. Отсутствие темноокрашенных эмоций у ребенка с 3-й Эмоцией уравновешивается отсутствием эмоций светлоокрашенных. И когда Пришвин говорил, что он родился без улыбки, то тем самым констатировал не только факт собственной беды, но и беды своих родителей.

Невозможность широкой, открытой улыбки, свободного, в полный голос смеха — едва ли не самая большая беда 3-й Эмоции. Одна девушка писала психиатру:” Изо всех сил пытаюсь сотворить что-то вроде смайла, гримаса яростно округляет мои глаза…Со стороны это выглядит как судорожное растягивание углов рта…Научите меня улыбаться!”Действительно, каменная улыбка, смех, либо беззвучный, как у Чехова и Молотова, либо принимающий форму хихиканья, как у Зощенко и Робеспьера — вот все, что обычно удается выдавить из себя 3-й Эмоции.

Особенно заметна сдавленность смеха “сухаря” на фоне вольного гогота “романтика”. Катаев вспоминая Зощенко, рассказывал:”В мире блаженного безделья мы сблизились со штабс-капитаном (Зощенко — А.А.), оказавшимся вовсе не таким замкнутым, каким впоследствии изображали его различные мемуаристы, подчеркивая, что он, великий юморист, сам никогда не улыбался и был сух и мрачноват.

Все это неправда.

Богом, соединявшим наши души, был юмор, не оставлявший нас ни на минуту. Я, по своему обыкновению, хохотал громко — как однажды заметил ключик (Олеша — А.А.), “ржал”, - в то время как смех штабс-капитана скорее можно было бы назвать сдержанным ядовитым смешком, я бы даже сказал — ироническим хехеканьем…”

При том, что со стороны 3-я Эмоция выглядит существом редко и сдавленно смеющимся, у нее врожденный юмористический дар. Точнее, то, что мы принимаем за юмористический дар, представляет собой сочетание двух основных компонентов 3-й Эмоции: процессионности и фигового листа. То есть, потребность в постоянном эмоциональном самовыражении реализуется не прямо и открыто, а под покровом иронии — обычного для 3-йЭмоции фигового листа. Из этих двух компонентов и складывается образ “сухаря”, как человека ядовитого, циничного, пристально вглядывающегося в смешную сторону жизни, с невозмутимым видом травящего анекдоты, от которых публика давится от смеха. Именно такими описываются Бестер Китон, Михаил Зощенко и их изображения с поправкой на масштабы, можно перенести на образ “сухаря” в целом.

Отпечаток сдавленности обычно лежит и на плодах юмористического творчества 3-й Эмоции, хотя сторонними наблюдателями он воспринимается не как дефект, а как некая самобытная форма. Например, знаменитый английский анекдот, специально рассчитанный не на гогот, а на тонкую, едва заметную улыбку, — плод творчества не столько склонного к оригинальничанию, сколько страдающего от своей эмоциональной засушенностью англичанина.

* * *