Синтаксис любви

Впрочем, некоторый прогноз исторического суда над 1-й Волей можно составить уже сейчас. В политике судьба ее — выигрывать битвы и проигрывать кампании. Даже когда, бунтарствуя, “царь” достигает высшей власти (Кромвель, Робеспьер, Наполеон, Ленин, Гитлер), он часто плохо кончает, и дело его оказывается мертворожденным. Причины тут две: очевидно, не 1-я Логика “царя” стратегичностью мышления не отличается и в лучшем случае эффективна при решении тактических задач. Во-вторых, обычные для Первой функции результативность и монологовость 1-й Воли не предполагает иной конечной цели, кроме достижения и удержания абсолютной личной власти, что с трудом терпится современниками и бесплодно для будущего. Монологовость и результативность делают 1-ю Волю прирожденным, чаще бессознательным монархистом, а монархизм — вещь исторически бесперспективная.

И еще. Мне не хотелось, чтобы у читателя сложилось впечатление о 1-й Воле как о жестоком тиране, автоматически исповедующем принцип Калигулы “Пусть ненавидят, лишь бы боялись.” Нет. “Царь” — скорее диктатор, чем тиран. Конечно, политическая жизнь под его стальной десницей может существовать лишь в виде призрака. Но это не значит, что между “царем” и народом нет обратной связи. Отношение между властью и обществом в этом случае строится по принципу, названному Лениным “демократическим централизмом”. Как ни дико звучит название, такая система отношений в мировой истории небеспрецедентна и ее содержание исчерпывающе сформулировал еще консул Сиес:” Власть должна исходить сверху, а доверие — снизу.” То есть, власть — властью, но она должна опираться народное доверие, не идти на прямое противостояние с обществом. Поэтому обычно “царь” душит только политическую жизнь и то, что имеет отношение к Третьей Функции: 3-я Физика душит экономику,3-я Логика — гласность, 3-я Эмоция — пафос и мистику жизни. Все же остальное 1-я Воля обычно соглашается оставить на свободе. Поэтому “царь” скорее диктатор, чем тиран. Как писал Стендаль о Наполеоне: “Правил тиран, но произвола было мало.”

* * *

Обусловленная монологовостью и результативностью негибкость волевого начала “царя” делает малокомфортной жизнь его не только в обществе, но и в семье. Бунтарей и диктаторов нигде не любят, и семья здесь не исключение.

Особенно трудна семейная жизнь для “цариц”. Кроме обычной борьбы воль, в которой участвуют все и всегда, независимо от пола и возраста, на женщину с 1-й Волей давит пресс общественного мнения, автоматически отводящего ей в семье подчиненное положение. Неудивительно, что игра на отбой с ее стороны становится нормой жизни и принимает гипертрофированные формы перманентного мятежа, совместную жизнь, понятно не облегчающего. Ахматова, например, признавалась, что борьбой за независимость много испортила в своих отношениях с Гумилевым и оставила замечательно краткий и емкий образец изложения своей позиции в конфликтах с мужьями:

“Тебе покорной? Ты сошел с ума!

Покорна я одной Господней воле.

Я не хочу ни трепета, ни боли,

Мне муж — палач, а дом его — тюрьма”.

Немногим легче жизнь мужчин с 1-й Волей, когда доходит дело до выяснения отношений с домочадцами. Хотя общественное мнение дает ему некоторую фору, осуществить свое “законное” право на произвол “царю” удается далеко не всегда. Характер жены, вопреки ожиданиям, оказывается зачастую совсем не пластилиновым, и домашняя битва принимает те же, описанные выше формы. Вот, к примеру, какая ситуация сложилась в семье молодого Ганди: “Я постоянно следил за каждым ее шагом, она не смела выйти из дома без моего разрешения. Это приводило к ссорам. Налагаемый мною запрет был фактически чем-то вроде тюремного заключения, а Каструбай была не такая девочка, чтобы легко подчиняться подобным требованиям. Она решила, что может ходить, куда хочет и когда хочет. Чем больше я ей запрещал, тем больше она сопротивлялась, и тем больше я злился.”

Рождение детей обычно не смиряет, а расширяет и усложняет конфликт. Подчинение своей воле детей представляется “царю” более легким и естественным делом, что является справедливым лишь отчасти, до времени, и заканчивается ожесточенной фрондой со стороны выросших детей, ожесточенность которой прямо пропорциональна оказанному прежде давлению. Один из сыновей Толстого, сильно разводя краски, тем не менее, признавался: “Мы не только любили его: он занимал очень большое место в нашей жизни, и мы чувствовали, что он подавляет наши личности, так что иной раз хотелось вырваться из-под этого давления. В детстве это было бессознательное чувство, позднее оно стало сознательным, и тогда у меня и у моих братьев явился некоторый дух противоречия по отношению к отцу.” По мере взросления детей и расширения семья “царя” раскалывается, образуются временные и постоянные психотипические коалиции, противостоящие стороны перестают стесняться в средствах ведения борьбы — одним словом, происходит все то. что происходило в семье Толстого в последние десятилетия его жизни и в основе чего лежала деспотия Толстовской 1-й Воли.