Синтез (СИ)

Шторм, волны разбиваются о скалы, в чёрном небе сверкают молнии. Город, весна, бульвар, фонтан, прохожие, голуби. Некоторые, очень редкие рисунки были выполнены акварелью, но в основном художник предпочитал графику. Королевский дворец был подробно выведен карандашом, мимо проезжала карета, из окна которой на улицу смотрела красивая женщина. Портрет женщины.

— Этот серый кардинал много времени посвящал своим художествам, — пробормотал Максим и перешёл к следующему стенду.

Тематика резко изменилась. Длинный забор, украшенный колючей проволокой, смотровые вышки и снег. Череда бараков. Портрет смотрителя с автоматом. Столовая, длинные столы, за которыми в одинаковых робах сидят заключенные и черпают из мисок кашу. С каждой последующей картиной зрелище становилось все тягостнее и страшнее. «Вот о чем говорила Фераха, — подумал Максим. — Романтик сменил репертуар». Камера, в которой сидят четверо заключенных, раздетых по пояс и играют в карты, тело всех четверых разукрашено чудовищными наколками. Портреты заключенных: пугающие лица, улыбающиеся беззубыми ртами, лысые, серые и злые. Драка в бараке: трое заключенных избивают ногами лежащего на полу бедолагу, кровь хлещет у него изо рта, глаза зажмурены, лицо искажено, трое заключенных наоборот веселы и полны энтузиазма. Висельник: камера, один конец простыни привязан к решетке, другой охватывает шею, глаза навыкате. Очень подробно, подробно до ужаса. Сцена расстрела: заключенные, вскинув руки, либо согнувшись в три погибели, корчатся на фоне стены, забрызганной кровью. Мертвец с перерезанным горлом лежит на нарах.

— Да он больной, — снова вслух пробормотал Максим.

Далее тематика снова поменялась. Более того, сменилась манера написания. Теперь большинство рисунков были выполнены в стиле символизма. Президентский дворец на фоне нефтяных вышек. Множество нефтяных качалок взлетают на небо, с которого падают деньги. Вот автопортрет на фоне какого-то административного здания, украшенного флагами. Демонстрация, сквозь которую пущена труба. Открытые чемоданы с деньгами, уложенные на гору из человеческих костей. Трибуна, с которой некое высокопоставленное лицо вещает в зал, готовый, судя по восторженному выражению лиц, взорваться аплодисментами. Здание парламента, укутанное в паутину. Военный парад на центральной площади перед президентским дворцом. Ресторан: все столики пусты, посетители развалились под ними — то ли пьяные, то ли мертвые, на сцене стоит певица и держит микрофон над головой. И так далее и тому подобное.

Максим медленно передвигался по комнате от одного стенда к другому, с любопытством рассматривая художественные творения самого знаменитого преступника Города. Перейдя к очередному стенду, он вдруг изменился в лице и непроизвольно отскочил в сторону. Вернувшись, он нагнулся, чтобы поближе рассмотреть испугавший его экспонат.

— Твою мать, — хрипло прошептал он.

Солнце пекло, небо до самого горизонта было полностью обнажено — ни единого облачка. Песок плавился. Лёгкий ветерок с океана покачивал листья пальм и пляжные зонты, под которыми, наслаждаясь тропическим климатом, скрывались отдыхающие.

— Ты сегодня долго, милый, — томным голосом протянула Маргарита. — У тебя факультатив? Стрелял из арбалета?

— Что-то вроде того, — рассеяно ответил Максим, присаживаясь на свой лежак.

Маргарита резко поднялась и села напротив Максима.

— Что-то случилось, милый? — спросила она, стараясь скрыть мгновенно нахлынувшее на неё беспокойство.

Максим заметил это и, улыбнувшись, спокойно ответил:

— Ничего особенного, дорогая. Я был в музее.

— Искал рисунки Академика? Те, что напугали Фераху? — спросила Маргарита.

— Именно, — ответил Максим.

— И нашёл, — медленно произнесла Рита.

— Нашёл, — подтвердил Максим.

Маргарита настороженно смотрела на Максима.

— Ещё я разговаривал с Феликсом, — продолжил Максим. — Он говорил про Академика. Говорил о том, что не может обычный человек, да ещё в том положении, в котором был Академик, добиться того, чего тот добился, и что вряд ли он просто так выбрал именно этот остров. Говорил о том, что на его взгляд мы не простые отдыхающие, спрашивал, не боимся ли мы идти вглубь острова, и заявил, что для кого-то проклятье может быть благословеньем.

Маргарита продолжала всё также напряженно смотреть на Максима, не произнося ни слова.

— А ещё он знает, как меня зовут на самом деле, — добавил Максим.

— А что в музее? — наконец спросила Рита.

— В музее? Твои видения, или сны, о которых ты рассказывала, и мои тоже похожи на какую-то программу, заложенную неизвестно кем непонятно кому на основании необъяснимо чего. О совпадении тут размышлять было бы нелепо. Поэтому, единственное, что нам остается, это найти не то, чтобы логическое или разумное, но хоть какое-то объяснение, имеющее более-менее слаженную закономерность или последовательность… Чёрт его знает, что имеющее.

— Пока я не очень понимаю, о чем ты говоришь, — улыбаясь, произнесла Рита.