Сквозь галловые¹ кованые решётки, украшающие стрельчатые арки католического монастыря, проникал утренний свет июльского солнца. Сестра Габриэлла, ласкаемая лучами зари, распростёрлась по белой простыне, на кровати раухтопазного² цвета. Опомнившись, монахиня встала и, мигом собравшись, суетливо направилась на хваления.

***

Юный бутон, окутываемый гагатовым³ полотном, проведший часы в незамысловатых хлопотах, скользнул, словно по дуновению ветра, в ставшее привычным место, - каменный ледяной подвал средневекового монастыря, куда не просачивалась ни толика света. Габриэлла ступила на влажный пол, спустила многочисленные одежды и присела, устремив от природы смуглое лицо к полуразрушившемуся столбу. Сложив руки в молитве и обратив блаженные карие глаза к уходящему во тьму потолку, Иезавель начала шептать латинские фразы. Всё её существо содрогалось, пронизываемое неизвестной силой. На помутневших глазах выступили хрустальные слёзы. Бальзаминовые⁴ губы её походили на иссохшую и потрескавшуюся от недостатка живительных капель воды африканскую почву. Достигнув высшей степени экстаза, она рухнула на белокаменные плиты импровизированного алтаря. Вскоре Габриэлла пришла в себя и поспешила удалиться.

***

- Сестра Габриэлла! Сестра Габриэлла! – кричала запыхавшаяся монахиня.

- Да, сестра Антония? – обернулась на зов мирно шагающая девушка.

- Где вы были сегодня после обедни?

- Собирала цветы для алтаря.

- Но у вас не было цветов с собой, когда вы вошли в монастырь!

- Я уже положила их на алтарь... Сестра Антония, вы следите за мной?

- Нет... Но вы так часто стали пропадать, не понятно, куда.

- Ох, избавьте меня от ваших подозрений!

- Извините, я не хотела вас обидеть… - проговорила тридцатилетняя монахиня, искренне раскаиваясь.

- Всё хорошо, я не в обиде на вас, дорогая сестра, - безрадостно улыбнулась Габриэлла.

***

- Как же я люблю тебя! Ты моё небо, ты – мой ангел, ты – мой отец и моя мать! – восклицала, забываясь, Габриэлла.

Она нежилась в горячей постели, в келье, наполняющуюся холодным лунным свечением. Бледные полосы нежно ложились на её искушённое лицо. Глаза, полуприкрытые шторками век говорили об отстранённости, вызванной проявлением нечестивой любви.

- Я хочу, я так хочу тебя!..

Её трясло изнутри. Вздохи походили на отчаянные крики.

- Папочка не хотел, чтобы мамочка знала…

Габриэлла уходила в беспамятство, и язык заплетался во время произнесения отрывистых фраз, отголосков прошлого, доносящихся из глубин сознания. Она облизывала потрескавшиеся губы.

- Ты знаешь, ты знаешь, как я люблю тебя… Я твоя…

Внезапно в келью ворвалась сестра Катарина. Представшее перед ней зрелище шокировало робкую девятнадцатилетнюю монахиню, что та, закрыв лицо руками, как бы стараясь не осквернять собственные мысли и чувства, отвернулась и убежала прочь.

Габриэлла, не слыша ни единого шороха, погружалась в сладостную дьявольскую обитель, всё больше и больше разжигая в сердце губительный огонь.

***

Немного погодя в комнату возвратилась Катарина, но уже вместе с матерью-настоятельницей. Увиденное повергло честных женщин в состояние аффекта. Обнажённая Габриэлла сползла на пол и, задыхаясь в адской истоме, граничащей с неуловимой экзальтацией, шептала бредовые плохоразбираемые слова, выкрикивала непристойности, активно совершая соблазнительные телодвижения, пластичности которых позавидовала бы любая исполнительница сабара.

- Габриэлла! – осмелилась наконец вымолвить неуклюже подбежавшая к девушке игуменья, - Что вы творите? Такое не дозволено монахине! Как вы смеете?!

- Она одержима, она не слышит вас, - тихо сказала, чуть не плача, сестра Катарина, оставаясь стоять в дверном проёме.

- Видимо, ты права, - ответила настоятельница более спокойным тоном, лишённым первоначального негодования. Она пыталась удержать конечности девушки в одном положении хоть на секунду, но движения Габриэллы, казалось, только усиливались.

- О, я запомню этот миг, Люцифер, мой любимый! Бери меня полностью, пользуйся мной, поглоти моё существо, познай мою бренную плоть, испей нектар моей чёрной крови…

Катарина, окончательно растерявшись, закричала, чем вызвала испуг и озабоченность шедших по коридору монахинь. Женщины в мрачных одеяниях прибежали на ужасающий гул и, узнав причину беспокойства, заторопились уведомить о происходящем весь монастырь.

***

Маленькая послушница Катарина плакала в углу, укрывшись от окружения в спасительных складках апостольника, когда в келью с серьёзным и невозмутимым видом вошёл священник.

Все отошли в сторону, расступались, освобождая проход падре Даниэлю и предоставляя ему свершить искоренение зла. Падре внимательно посмотрел на сотрясающуюся в конвульсиях монахиню, после приступив к исполнению ритуалов, читая молитвы и окропляя юное тело святой водой.

***